музее рядом → Результатов: 9


1.

Эту историю мне рассказали в музее. Каком - скажу позже, иначе будет не интересно:)

В одном небольшом сибирском городе жил парень. Молодой, лет 30, спортивный, идейный и все при нём. Работал на заводе, учился и вел идеологически грамотный образ жизни.
Но была у него одна большая мечта - разумеется голубая, несбыточная - он очень хотел найти свою маму. Папу он уже не рассчитывал найти, чувствовал что его уже нет, а вот маму, маму он найти очень хотел. Но только где же найдешь маму, когда ты сын ВРАГА НАРОДА! Мальчик в 3 года попал в детдом, где ему дали другое имя и фамилию, а старые данные были засекречены и впоследствии уничтожены. Никаких ниточек, связывавших его с семьей, не осталось. Единственное, что он помнил из своей "старой жизни" - это то, что они жили в большом городе, вокруг были высокие здания, а маму звали Люба. И ещё - да, он помнил один момент, который вводил всех, кому он его рассказывал в недоумение, и который уже сам научился списывать на детские фантазии. Он помнил, что в детский сад он ездил с мамой на лифте! Да, именно так - в детский сад на лифте!
Причем ему запомнилось, что они не спускались, а поднимались.
Разумеется, никто никогда о таком детском саде не слышал, да и сам парень уже свыкся с мыслью о том, что прошлого не вернуть.
Шли годы, парень выучился и как говорится, попал в струю - в раннее брежневское время он дорос до главного инженера завода, и поехал на повышение квалификации не просто абы куда, а в столицу.
Был летний день, суббота, на улице было жарко, и парень решил проехаться на речном трамвайчике. Рядом с ним примостился какой-то дедок, очень интеллигентный и разговорчивый. Узнав, что мужчина (а ему было уже за 30) ни разу не был в столице, старичок начал проводить ему обширную экскурсию по местам, которые они проплывали. Вот слева они проплыли бассейн "Москва", а слева нависла серая громадина знаменитого "Дома на Набережной". Старичок, явно знакомый с местным бытом, начал расписывать сладкую жизнь обитателей этого дома, а когда речной трамвайчик почти поравнялся с Кремлем, старичок показал мужчине на кусочек корпуса задней части дома, который возвышался в виде надстройки и сказал: Видите эту надстройку? Это единственный в Советском Союзе детский сад, который находится на крыше. Туда детей на лифте возят!
- Мужчина, что с вами? Сердце? Врача!
.....
Дальше были бесконечные расспросы жильцов, сопряженные с немалым риском (дом только пару лет как перестал плотно охраняться), и чудо все же свершилось - мама Люба, пережившая долгие годы лагерей, нашлась в обычной московской коммуналке.

2.

Про Панамский про канал.
Хорошо, наверное, бабочкой порхать по Америкам и рассказывать от лица умных и работящих россияно-американцев глупым и ленивым панамцам, как они плохо работают, что не могут быстренько, за пару-тройку лет, вырыть дублер Панамского канала.
Но есть пара-тройка фактов, которые нужно бы знать, перед тем как рассказывать латиноамериканцам чисто американские по тону байки насчет того, что "терпение и труд все перетрут".
Создание канала 100 лет назад стоило Америке (далеко не Панаме) гигантских денег. Причем только на само строительство ушло на нынешние деньги порядка 9 млрд долларов. GDP современной Панамы сейчас где-то лишь в 5 раз больше. Это примерно как России проводить по 3-4 олимпиады ежегодно в разных городах в течение 8-10 лет. Теоретически, наверное, возможно, но очень нелегко. Оборона, медицина, и образование при этом пошли бы погулять далеко и надолго.
При этом затраты Америки не ограничивались собственно строительством (рытьем земли и т.п.). До начала строительства панамского канала такой страны как Панама, собственно, не существовало. Страна появилась в результате боев небольшого числа неожиданно откуда-то появившихся "панамских борцов за свободу" (моментально поддержанных США) на территории тогдашней Колумбии, аккурат рядом с местом рытья будущего канала. Колумбия хотела было приструнить "повстанцев" своими силами, но дядя Тедди Рузвельт. великий и ужасный (тот, которого так слащаво сыграл в "Ночи в музее" Робин Вильямс), сразу же послал к берегам Колумбии пару канонерок, и "Великая Колумбия" как-то сразу сдулась, отдав новоиспеченной нации "панамцев" важный кусок своей территории. Через пару недель после обретения "независимости" новый "начальник Панамы" подписал с США договор о предоставлении им права на строительство канала и бессрочное его пользование. Дальше, ни он, ни окружающая канал территория Рузвельта и других американцев уже практически не интересовали.
Для рытья канала из Китая привезли более 10 тыс китайцев, которые дохли как мухи от желтой лихорадки так быстро, что просто не успевали завозить новые партии рабочей силы. Собственно, отчасти они нужны были потому, что собственно "панамцев" в тех краях почти не было (т.к. бывшие колумбийцы по понятным причинам из зоны боевых действий в будущей "Панаме" просто разбежались, а несколько сотен "повстанцев" получили свои бабки за выполненную работу по отжиму территории, но тачки с землей в "свободной Панаме" возить абсолютно не собирались). Надо ли говорить, что медстраховку китайцам и компенсацию родственникам погибших Тедди Рузвельт почему-то не предоставлял. Кстати говоря, примерно 1/10 часть работ до этого были выполнены все же французами, которые долго копались в Панаме раньше, но провели геологические изыскания и успели вынуть часть грунта.
У нынешних панамцев: 1) не так много денег, как было у США 100 лет назад, 2) им неоткуда взять толпы китайцев, готовых за копейки, вымирая от инфекционных болезней, но копать землю по 12 - 14 часов в день.
А история "героического строительства панамского канала" - это вовсе не героизм "работящих" жителей США. Это героизм все тех же китайцев, которых чуть ли не насильно, за копейки, привезли черт знает куда, где они, практически в условиях концлагеря, копали и копали панамскую (бывшую колумбийскую) землю для нужд США.
Ставить их в пример современным панамцам - мне кажется, это верх цинизма.

3.

Ленин и купальная шапочка

Из Ленинграда в Москву меня забрали ранней весной, месяца за полтора до того, как пришла пора вступать в пионеры. На день рождения Ильича нас повезли в Музей Ленина. Накануне учительница громко сказала классу, обращаясь при этом только ко мне: "Ты приехала к нам из города Ленина и, конечно, по нему скучаешь, но зато в Москве ты завтра увидишь самого Владимира Ильича. Смотреть на него грустно, это же близкий и родной тебе человек, но это хорошая грусть. После приема в пионеры мы пойдем в Мавзолей!"

Дома я учила клятву, мама гладила мне галстук и белую кофту, а отчим, то есть московский папа, кроил свою военную диагональ (старшему офицерскому составу выдавали отрезы из особо мягкой качественной шерсти). Он срочно доделывал мне пионерскую юбку, которую сам высчитал и вычертил, как курс корабля, а потом заложил крупными складками.

Когда я повторила "перед лицом своих товарищей торжественно обещаю", мама нервно сказала: "Витя, это плохо кончится. Я знаю, что перед лицом товарищей ее обязательно вырвет. Помнишь, что с ней было в зоологическом, у мамонта?"

Когда я дошла до "жить, учиться и бороться", то вспомнила о Мавзолее и сказала родителям, что нас завтра поведут еще и туда. Мама охнула и села с утюгом на табуретку, а потом сказала твердым голосом, как заведующая отделением педиатрии: "Ты слышал? Ее ведут смотреть на мумию. Наталья, не вздумай так завтра сказать. Ленин не мумия, и выйди отсюда в маленькую комнату. Витя, она же умрет там, у этой мумии. Еще когда мы были в зоологическом... Когда она увидела слепок нижней челюсти парапитека... Витя! Шей к юбке большой карман!"

"Зачем?" - поинтересовался папа. "Чтобы рвать! - отчеканила мама. - Она туда положит купальную шапочку! И в нее будет тошнить! Не на Ленина же! И хорошо, если у нее вдобавок приступ астмы не начнется!"

Утром меня накачали теофедрином, чтобы не кашляла и не задыхалась, и дали с собой в большой карман купальную шапочку. "Если что, уткнись в шапку, как будто ты плачешь, - сказала мама. - И не вздумай даже поворачиваться к Ленину". "Кажется, он под стеклом, - сказал папа. - Но все равно, Ната, на гроб лучше не гляди".

Слово "гроб" меня поразило еще больше. Значит, мумия в гробу.

В музее нас выстроили в каре. На согнутой в локте левой руке у меня висел треугольник галстука. Правой рукой я должна была отдать салют "Будь готов!". Успею ли я выхватить шапочку? И как ее потом держать одной рукой? А если еще и кашель? Чтобы не перевозбудиться, надо было думать о самом плохом, то есть об украденной из кармана отцовской шинели мелочи. Я ее тырила уже четыре раза для мальчика Свиридова с улицы Климашкина, который меня начал шантажировать, едва я приехала в столицу. Он грозил, что расскажет родителям, как я не ем в школе бутерброды, отдавая их другим, в том числе и ему.

И вот мы стоим, как малолетние официанты, с галстуками на руках, и я вдруг начинаю плакать из-за этой чертовой мелочи. Мы хором читаем клятву. Ко мне подходит старшая пионервожатая, чтобы повязать галстук. Я изо всех сил шмыгаю носом и говорю ей, что украла деньги. Она шепчет: "Чш-ш-ш... Тихо". Завязывает мне галстук под самое горло и отдает салют. Я тоже поднимаю руку.

Потом ничего не помню, но каким-то макаром мы все, очевидно, добираемся до Мавзолея. Мы туда входим, у меня в левой руке сжатая в комок резиновая шапочка, а правой велят отдать салют, когда я поравняюсь с гробом.

Я думаю о плохом - о том, что мама меня, очевидно, стыдится, поскольку все время говорит, какая я худая, страшная, бледная и хриплю - так сильно, что паршивая медсестра из школы звонила ей, врачу и диагносту, и спрашивала, не проглядели ли у меня туберкулез, который у ленинградских "болотных" детей сплошь и рядом.

Кто-то очень мягко кладет мне на плечи руки, я таю от счастья и благодарности за такую своевременную нежность, но эти руки плавно поворачивают мою голову влево. Мужской тихий голос приказывает: "Смотри, пионерка. Враги убили товарища Ленина, и мы должны поклониться ему..." Я делаю все, что говорит голос. Смотрю на лицо в гробу. И низко кланяюсь, вместо того чтобы отдать салют. Почти в пол, как на хореографии. В то же время я чувствую, что совершаю что-то страшное и непоправимое. Я лечу вниз. Большие руки вдруг распрямляют меня и, как большие крылья, выносят прочь из этого длинного зала со страшной музыкой - кажется, очень быстро.

И вот я иду домой, расстегнув пальто, и пою песню про моряков. Галстук почему-то кажется слишком длинным, но не важно. Все видят - я его получила.

Через два дня я открываю дверь на звонок и вижу Свиридова. Папа только пришел, шинель висит на вешалке в прихожей. Свиридов просит денег. Я говорю, что у меня нет. Тогда он повторяет те слова, которые были моим кошмаром уже много дней: "А ты в карманЕ, в карманЕ..."

Я кричу изо всех сил, и прибегают мама с папой. Я кидаюсь на Свиридова, и мы рвем друг другу волосы. Я все рассказываю и умоляю меня простить, обещая копить деньги на мороженое и этими деньгами возвращать долг. Московский папа уходит со Свиридовым.

На следующий день приходит очень красивая старшая сестра Свиридова и отдает маме мелочь - она дозналась у брата, сколько тот у меня выпросил.

Она весело смеется с родителями в комнате (и мне это удивительно). Я утыкаюсь в чудесную не обкрадываемую больше шинель и плыву от счастья, потому что больше не боюсь никого: ни Ленина, ни Свиридова.

Наверное, этот мальчик стал хорошим человеком, и надеюсь, если он это прочтет, то простит, что я не изменила его фамилию.

4.

Были мы тут в Дарвиновском музее. Это где про эволюцию. Музей отличный,
но сейчас не об этом. Есть там зал, где показано возникновение человека.
А мы зашли в него не с той стороны и сразу увидели витрину, где
современный человек (фигура). Он представлен на кухне, в одежде, сидит
за столом и перед ним почему-то лежит пачка сигарет. По-моему, глупо, но
речь опять же не об этом. Рядом с нами ходили мать с дочкой лет десяти.
Девочка увидела сигареты и спрашивает: А для чего тут сигареты? Мать
меланхолично отвечает, что наверно, можно было бы и не делать, но это
характерно для сегодняшнего дня.
Потом мы все переходим к витринам, где древние люди. Девочка смотрит на
неандертальца и вскрикивает: Какой же он страшный! Мать так же
меланхолично замечает: Зато не курил!