Анекдоты про гнусные
[ Свежие анекдоты ]

Результатов: 8

2

Отдыхал я намедни в одной из жарких стран. Народ в отеле подобрался
разноплановый, разновозрастной и довольно неординарный. Ну, сдружился с
одной компашкой. И был среди них мэн один, особо одаренный, который
принес нам очень немало приятных (в смысле веселых) минут. Звали его
Майкл.
Очень неординарен. Около 30 лет, вроде аналитик в одном небольшом банке.
Наверное как аналитик он неплох, но по жизни… Бывают такие категории
человеков, что верят людям. Причем практически всему. И не обижаются на
них.
Мы, как стандартные отдыхающие, начинали свой день с завтрака, потом
пляж с барной стойкой и очень неплохим пивом. Это же чудо ежедневно
начинало своё утро со спа-процедур…
В один из прекрасных солнечных деньков, подходит к нему на пляже один из
местных продавцов туров на яхтах (по русски – безукоризненно, отличный
прикольщик и балагур), отводит в сторонку и говорит, мол, молодец, ты не
такой как все, которые только и приезжают побухать и поприударять за
девушками, ты прям совсем как мы, арабы, ведешь правильный образ жизни,
ну типа как по шариату положено. Ты почти как брат мне – так тебя
уважаю. А знаешь, есть один народный рецепт, которым пользуются все
местные, поэтому, мол, мы все такие поджарые, обильноволосые, с отличным
здоровьем и гиперпотенцией. Но это – национальный секрет, большая тайна…
У Майкла глазенки загорелись, ухватился он за араба и давай уговаривать
рассказать ему этот секрет. Короче, после того, как он раскошелился и
сунул арабу 5 баксов, тот «раскололся». Со слов Майкла слова с рецептом
от араба были такими:
«Вот как ты думаешь, почему вам все гиды говорят не приближаться к
морским ежам? На самом деле они не настолько ядовитые, просто мы их
бережем для себя, а то много вас тут, туристов… Всех выловите, а нам что
останется?! Ты друзьям ничего не говори, а то меня потом посадят за
разглашение… Короче – вылавливаешь ежа и аккуратно, слегка, очень слабо
прислоняешь его колючками к разным частям теля, лучше всего к животу и
груди, раза три-четыре. Они немного ядовитые, но это очень полезный яд,
от него резко и сразу поднимается иммунитет и появляется гипер стояк,
который длится долго, почти 3 недели».
Мы собрались и пошли на обед, после него разлеглись у бассейна. Майкл
нам сказал, что хочет быстренько сбегать ополоснуться в соленой воде. И
убежал таким как был – в сланцах, плавках и панаме.
Как выяснилось позже, побежал он воплощать полученные знания в жизнь. Не
знаю уж, каким чудом (иглы у ежа огромные и очень острые, гнездятся они
вообще во всяких расщелинах) но ему удалось зачерпнуть панамой как сетью
ежа и вытащить его из воды. С драгоценной добычей побрел он к берегу.
Ежу, вероятно, очень не понравилась перемена стихии и он начал
выпуливать небольшие стрелки из своего какого-то приспособления в
единственную мишень, находящуюся в непосредственной близости – торс
Майкла. Майклу стало очень больно, он уже было хотел выкинуть его
нахрен, но очень уж ему стало обидно за потраченные усилия, поэтому он,
зажмурившись, несколько раз прижал ежа к животу и груди, после чего
трофей был спешно выкинут в море.
Ему понадобилось минут 15 для того, что бы дойти до нас. За это время
вся передняя верхняя часть его тела покрылась шишками размером с мелкое
куриное яйцо. Начинала резко подниматься температура. Девчонки очень
испугались его необычного вида, помазали шишки бальзамом звездочка и
всем вместе двинулись к стойке, где постоянно дежурил представитель
нашего туроператора. Быстро оформили медстраховку и повезли это чудо в
клинику города. Эх, надо было видеть глаза врачей!!! Такое им не
попадалось еще ни разу… Засуетились, забегали и первым делом набрали
лекарство в шприц – обезболить. Миша заорал, запрыгал, начал кричать что
он уже совершенно здоров и что вообще он ОЧЕНЬ боится уколов! Шоу
продолжалось недолго, где-то минут сорок.
Привезли его в отель, где он уже самостоятельно пошел закрывать
страховку к местному отельному эскулапу. Со слов Майкла, врач долго
чесал голову, читая диагноз. После чего поинтересовался, как это его так
угораздило. Майкл честно рассказал. Дохтур долго думал, после чего
поделился с ним рецептом из народной медицины, как лучше всего лечится
от уколов морских ежей – натираться свежими морскими медузами. Майкла мы
успели таки перехватить по дороге к морю, куда он направлялся все с той
же продырявленной во многих местах белой панамой…
История наделала много шума в отеле, поэтому араб-советчик не появлялся
на нашем пляже до отъезда этой компании (3 дня), после чего продолжил
свои гнусные подъебки…

3

Разговор этот произошел лет пятнадцать назад. И вот сейчас я его вспомнила.
Однажды меня занесло корректором в маленькую редакцию. Совсем маленькую – офис занимал обычную квартиру в старом доме на Фонтанке. Ну и коллектив, соответственно, был оптимизирован экономным владельцем издания до предела – в нашем теремочке трудились плечом к плечу редактор, художница Ника, верстальщица и рекламщица - обе Верки, большая и малая. Необходимость такого элемента газетной деятельности, как журналист, не помещалась в начальственной голове. Зачем он нужен, если столько разных текстов произрастает на тучной ниве интернета, и всего-то делов – собрать их заботливыми руками редактора. Чтобы не нарваться на месть раскрученных саблезубых авторов, контент умыкался у тихих провинциальных графоманов и в покрытых розовыми девичьими прыщиками лирушечках. В общем, журналиста не было. Зато в отдельном кабинете красило ногти умопомрачительной красоты и глупости созданье, гордо называвшее себя офис-менеджером. Вначале премудрое начальство пыталось обойтись и без корректора, но нудные рекламодатели такой подход признали порочным. Пришлось уступить капиталу.
В первые дни, еще не разобравшись в особенностях редакционной политики, я сильно недоумевала, читая поступавшие от редактора, пожилой простодушной Тамары Николаевны, тексты. Кроме того, чувствовалось что-то странное в отношении ко мне сотрудников. Трудноуловимое – не то настороженность, не то опаска. Точнее сотрудниц – это был типичный женский монастырь. Единственный самец, большой раскидистый фикус Вася, ютился на подоконнике, грустно прижав ладошки-листья к стеклу. Окно, естественно, выходило во двор-колодец привычно угрюмого вида.
Через пару недель, когда все как-то потихоньку вошло в рабочую колею и в перерывах мы дружно гоняли на кухне чаи, я улучила подходящую минуту и спросила – что это было? Девицы переглянулись и засмеялись.
Как выяснилось из их рассказа, я была здесь уже не первым корректором. Причем два предыдущих успели произвести неизгладимое впечатление. Оба, точнее обе, были, как деликатно выразилась Верка большая, херакнутые. Первая посвящала все свободное время обличению козней нечистой силы, и легкомысленные молодые сотрудницы довольно скоро почувствовали себя неуютно. Вторая же отличалась редкой чистоплотностью. Мыла она все. Когда она вымыла под краном купленное в киоске мороженое, девицы решили, что вечный поиск ошибок пагубно влияет на душевное здоровье корректоров.
Но я мыла только руки и фрукты, с нечистой силой же и так всегда на короткой ноге, поскольку постоянно чертыхаюсь, - в общем, все облегченно выдохнули.
Мы очень мило сработались. Народ все был жизнерадостный и не вредный, общие темы – мужики и дети – всегда были под рукой, так что поводов для конфликтов не находилось. Единственное неудобство возникало, когда девицы вспоминали про телевизор. Стоило нам собраться на кухне в обеденный перерыв или на чай-кофе, как они тянулись за пультом. Я не протестовала. Просто стала выходить на обед минут на пятнадцать пораньше. Пила кофе и читала какую-нибудь книжку. Потом вваливались буйные Верки, плюхались на стулья, начинался шум-гам-телевизор. Я мирно брала книжку, чашку и отчаливала в тихую гавань, обратно на рабочее место.
Мои исчезновения не остались незамеченными.
В один прекрасный день, когда я встала и развернулась к выходу, сотрудницы подступили с вопросом – какого хрена.
- Девчонки! Просто я не люблю телевизор, вот и все, - объяснила я.
- Как это? - не поняла Верка большая.
- А… а для фона? – растерянно спросила Верка маленькая.
- А зачем? Вот зачем тебе телевизор «для фона»? Как это – «для фона»? – полюбопытствовала, в свою очередь, я. Тем более что меня действительно давно интересует этот странный феномен.
Верстальщица вдруг возмутилась.
- Потому что я не люблю тишину! Мне в ней неуютно.
- А мне наоборот, - проникновенно пыталась втолковать я. – Хочу слышать свои мысли. Вот тебе – разве этот галдеж не мешает их слушать?
Наступила тягостная пауза.
- Но я вовсе не хочу слышать свои мысли!
- Нет, ну как же все-таки без него? – вступила Тамара Николаевна. – А дома?
- И дома так же.
Девицы сопели. Телевизор орал. Я переминалась с ноги на ногу.
- Ужас… Бедные твои родственники… - наконец протянула Верка большая. - Да ты тиран! Даже тираннозавр!.. Нет, я все-таки не понимаю. Почему?!
И я сделала ужасную глупость. Пустилась в объяснения.
- Ну смотри. Вот он включается - это как если бы вдруг ко мне домой ввалились незнакомые гнусные рожи – о, во-во, вроде этих - и начали завывать, обсуждая новые приключения певицы Валерии или балерины Волочковой. Или Путина с Медведевым. Или еще хуже – сами певицы с балеринами приперлись. И кругом они тычут мне в нос своим грязным бельем, новыми пулялками и всячески производят принуждение к групповому замужеству. А я сижу в своей фланелевой пижамке со слониками, кофе мой стынет, и никуда от них не деться. Короче, мне все это мешает.
- Мешает чему?!
- Думать, - застенчиво ответила я.
И тут в их глазах однозначно прочиталось: «Вот оно! Корректор! Мы так и знали!»
Верка буркнула, помолчав (а все согласно кивали):
- Танька. Ты больная. Тебе надо к психиатру.
- Отчего же мне? Смотрите, вам неуютно в тишине - почему? Да потому что вы не можете остаться наедине со своими мыслями. Так, может, это вам надо к психиатру?
Все внимательно на меня посмотрели.
И Верка членораздельно, внятно пояснила:
- Нет, нам не надо. Тебе надо. ПОТОМУ ЧТО НАС БОЛЬШЕ.
(Татьяна Мэй)

4

Я попробую познакомить общественность со своими усилиями в жанре "стихотворная пародия". Первое стихотворение написала моя дочь - ну нельзя же было оставить это безнаказанным?

Я бреду над рекой, за спиной продолжается мост
я смотрю на собор, купола перекрыты лесами
цвет воды беспокоен от ветра и вовсе не прост,
как казалось сначала. А я, продолжая глазами
неуверенный путь от собора к другим берегам,
поднимаясь на башни, считая подъезды заводов,
поднимаясь на башни и выше от них - к облакам,
поднимаясь наверх и с трудом подавляя зевоту,
заправляя ладони в карманы седого пальто,
вызывая своим невниманием жалобы чаек,
я бреду над рекой, понимая, что это не то,
для чего я оставила четверть моста за плечами.
Я бреду над рекой, представляя, что я – это тень,
что прозрачен мой шаг и на свет я не гуще тумана,
и когда все дрожит, начиная с трамвайных путей,
я, как дух, задрожу, повинуясь не бубну шамана,
но неведомой силе, несущейся прямо туда,
где кончается мост, упираясь в застроенный берег.
а потом посмотрю, как дрожат наверху провода,
половину моста от начала столбами отмерив.
Я предвижу, что мне не дано завершить этот путь.
я так тихо иду, что становится он бесконечен.
но не хочется жадному взгляду назад повернуть,
пусть дрожат от трамваев и ветра ослабшие плечи.
и не хочется снова смотреть на собор, чей остов,
словно мертвая бабочка, нежно закутанный в кокон,
из которого тянется вверх позолота крестов,
чей остов так немыслимо жалок отсутствием окон.
и не хочется думать, что это, увы – красота,
и не хочется снова выслушивать ветер и чаек.
- впереди остается всего только четверть моста, –
проходя над водой полувнятно себе замечаю.
Впереди только четверть, а я потеряю покой
обнадежив себя, что дорога моя бесконечна,
я пожалуй, останусь стоять где-то здесь, над рекой,
и смотреть: из-под брюха моста выбирается вечер,
где-то новый трамвай, разыскавший дорогу сюда,
загорелся огнями и вот уж, неистовый, мчится,
всем нам тоже когда-то придется идти по следам,
как волчатам, пытаясь угнаться за быстрой волчицей.
а теперь, завершая, автограф у края листа,
всю его равномерную искренность тем нарушая,
оставляю пожатье руки на перилах моста,
и прощаюсь

Речь шла о пешем переходе Большеохтинского моста через Неву. А собор, чей остов жалок отсутствием окон - это Смольный. Его тогда ремонтировали, и полностью задрапировали.

Ну вот, а это мой ответ на лирику -


Я бреду поутру, за спиной завершается ночь
Проведенная бурно, и, может не очень красиво
Я вполне убеждён, точно знаю, что может помочь –
Безусловно, конечно, естественно- свежее пиво
Неуверенный путь от квартиры к торговым ларькам
Проползаю уныло, считая подъезды заводов
Проползаю уныло, задравши башку к облакам –
И тихонечко вою, оно побеждает икоту
Я изрядно промёрз в несезонном своём пиджаке
Ухо режут скрипучие гнусные выкрики чаек
Я бумажник держу в постоянно дрожащей руке
Я за пивом иду – уже четверть пути за плечами
Я иду вдоль забора, и кажется я – это тень
И прозрачен мой шаг, и на свет я не гуще тумана
Со стыда и раскаянья мой начинается день –
Я не должен был пить накануне восьмого стакана
Я предвижу, что мне не дано завершить этот путь
Я с трудом, сквозь туман выхожу на заплёванный берег
Умереть мне, как Гамлету хочется, или уснуть,
Половину пути от начала шагами отмерив
Иль, как Данте, по жизни пройдя половину пути,
Суждено заблудиться под сенью нависшего леса?
Я за пивом иду, и я знаю, что надо идти –
Поправлять организм от последствий вчерашнего стресса
Пусть тошнит, и знобит, и ужасно болит голова
И от слабости мелко трясутся усталые ноги
Ты дойдёшь, я уверен, запомни вот эти слова –
Впереди остаётся всего только четверть дороги!
Только четверть осталось пройти – то, всего ничего!
Я смотрю, как встает над страной безнадежное утро,
Гениальные эти вот строчки письма моего
Лишь с такого похмелья родятся, да в творческих муках
Человек, хоть однажды сумевший пройти этот путь
Как ракета, сверкая, отныне по жизни помчится
Вот и я, всё стремлюсь не упасть, не присесть, не заснуть
Как волчонок, пытаясь угнаться за быстрой волчицей
Но куда поэтичней всего, что выводит рука
И трагичнее самых тяжелых кошмаров на свете
Та короткая строчка на запертой двери ларька –
Пива нету

5

Украл из ФБ

Записи из дневников Корнея Ивановича Чуковского:

1 августа 1925 г.
Был вчера в городе, по вызову Клячко. Оказывается, что в Гублите запретили «Муху Цокотуху». «Тараканище» висел на волоске — отстояли.
Но «Муху» отстоять не удалось. Итак, мое наиболее веселое, наиболее музыкальное, наиболее удачное произведение уничтожается только потому, что в нем упомянуты именины!!
Тов. Быстрова, очень приятным голосом, объяснила мне, что комарик — переодетый принц, а Муха — принцесса. Это рассердило даже меня. Этак можно и в Карле Марксе увидеть переодетого принца! Я спорил с нею целый час — но она стояла на своем.
Пришел Клячко, он тоже нажал на Быстрову, она не сдвинулась ни на йоту и стала утверждать, что рисунки неприличны: комарик стоит слишком близко к мухе, и они флиртуют. Как будто найдется ребенок, который до такой степени развратен, что близость мухи к комару вызовет у него фривольные мысли!

17 февраля 1926 г.
Видя, что о детской сказке мне теперь не написать, я взялся писать о Репине и для этого посетил Бродского Исаака Израилевича. Хотел получить от него его воспоминания. Ах, как пышно он живет — и как нудно!
Уже в прихожей висят у него портреты и портретики Ленина, сфабрикованные им по разным ценам, а в столовой — которая и служит ему мастерской — некуда деваться от «расстрела коммунистов в Баку». Расстрел заключается в том, что очень некрасивые мужчины стреляют в очень красивых мужчин, которые стоят, озаренные солнцем, в театральных героических позах.
И самое ужасное то, что таких картин у него несколько дюжин. Тут же на мольбертах холсты, и какие-то мазилки быстро и ловко делают копии с этой картины, а Бродский чуть-чуть поправляет эти копии и ставит на них свою фамилию.
Ему заказано 60 одинаковых «расстрелов» в клубы, сельсоветы и т.д., и он пишет эти картины чужими руками, ставит на них свое имя и живет припеваючи.

28 ноября 1936 г.
Вчера был в двух новых школах. Одна рядом с нами тут же на Манежном. Пошел в 3-й класс. Ужас. Ребята ничего не знают — тетрадки у них изодранные, безграмотность страшная.
А учительница ясно говорит: тристо. И ставит отметки за дисциплину, хотя слово дисциплина пишется школьниками так:
дистеплина
десцыплина
и проч.
Дети ей ненавистны, она глядит на них как на каторжников. А в другой школе, на Кирочной (вместо церкви), — я попал на Пушкинский вечер.
Потом вышел учитель Скрябин — и заявил, что Пушкин был революционер и что он подготовил… Сталинскую Конституцию, так как был реалист и написал стихотворение… «Вишня». Все наркомпросовские пошлости о Пушкине собраны в один пучок.

24 июля 1943 г.
Был вчера в Переделкине — впервые за все лето. С невыразимым ужасом увидел, что вся моя библиотека разграблена.
От немногих оставшихся книг оторваны переплеты. Разрознена, расхищена «Некрасовиана», собрание сочинении Джонсона, все мои детские книги, тысячи английских (British Theatre), библиотека эссеистов, письма моих детей, Марии Б. ко мне, мои к ней — составляют наст на полу, по которому ходят.
Уже уезжая, я увидел в лесу костер. Меня потянуло к детям, которые сидели у костра. — Постойте, куда же вы? — Но они разбежались. Я подошел и увидел: горят английские книги, и между прочим — любимая моя американская детская «Think of it» и номера «Детской литературы». И я подумал, какой это гротеск, что дети, те, которым я отдал столько любви, жгут у меня на глазах те книги, которыми я хотел бы служить им.

25 декабря 1964 г.
Гулял с Симой Дрейденом. Он рассказал мне потрясающую, имеющую глубокий смысл историю. Некий интеллигент поселился (поневоле) в будке железнодорожного сторожа.
Сторож был неграмотен. Интеллигент с большим трудом научил его грамоте. Сторож был туп, но в конце концов одолел начатки грамматики.
Он очень хотел стать проводником на поезде. Для этого нужно было изучить десятки правил наизусть — и сдать экзамен. Интеллигент помог и здесь. Сторож стал проводником, приезжая на юг, закупал апельсины и проч. и небезвыгодно продавал на севере. Разбогател.
Интеллигента между тем арестовали. Отбыв в лагере свой срок, он воротился домой. Здесь его реабилитировали — и показали его «дело». Оказалось, что, научившись грамоте, благодарный железнодорожник первым делом написал на него донос: «Предупреждаю, что NN имеет связи с заграницей».

21 сентября 1968 г.
Вчера была поэтесса двадцати одного года — с поклонником физиком. Стихи талантливы… Я спросил, есть ли у нее в институте товарищи.
Она ответила, как самую обыкновенную вещь:
— Были у меня товарищи — «ребята», — теперь это значит юноши, — но всех их прогнали.
— Куда? За что?
— Они не голосовали за наше вторжение в Чехословакию.
— Только за это?
— Да. Это были самые талантливые наши студенты!
И это сделано во всех институтах.

24 марта 1969 г.
Здесь (в больнице) мне особенно ясно стало, что начальство при помощи радио, и теле, и газет распространяет среди миллионов разухабистые гнусные песни — дабы население не знало ни Ахматовой, ни Блока, ни Мандельштама. И массажистки, и сестры в разговоре цитируют самые вульгарные песни, и никто не знает Пушкина, Баратынского, Жуковского, Фета — никто.

25 июля 1969 г.
Весь поглощен полетом американцев на Луну.
Наши интернационалисты, так много говорившие о мировом масштабе космических полетов, полны зависти и ненависти к великим американским героям — и внушили те же чувства народу.
В то время когда у меня «грудь от нежности болит» — нежности к этим людям, домработница Лиды Маруся сказала: «Эх, подохли бы они по дороге».
Школьникам внушают, что американцы послали на Луну людей из-за черствости и бесчеловечия; мы, мол, посылаем аппараты, механизмы, а подлые американцы — живых людей!
Словом, бедные сектанты даже не желают чувствовать себя частью человечества.

7

Написано одной моей знакомой 5 лет тому назад: "у людей есть образование, свои пристрастия, определенные интересы, разные характеры и темпераменты. Я, напримео, биолог и работаю по специальности. Но если я завтра, например, потрряю по какой-то причине работу, то почему я должна поневоле переучиваться на какой-нибудь там "мафьиль циюд рефуи"??? (Кстати, что это такое- санитар? Уборщицу ведь тоже можно назвать "мафиль циюд никайон ). Почему я вообще должна биться как рыба об лед, для того, чтобы на мои налоги Биби оплачивал свои гнусные до7оворы с религиозными???"

8

Широк и тих Измайловский парк, редкий пешеход добредет до его середины на заре в непогоду. А гнусные самокатчики еще мирно спят в своих кроватках.

На заре 13 августа пасмурное небо мерно качалось надо мною, ибо плыл я на спине в пруду, смахивающем на любимую излучину Дона. Отчаянно грёб, пытаясь согреться. Глухо это место в такую пору, тем и ценно - можно от души во всё горло поорать казачьи песни, чего совершенно не оценят родные и особенно соседи в домашних условиях. В воде другая акустика, когда оба уха и голосовые связки в нее погружены - слышишь самого себя то ли новым Шаляпиным, то ли раскатами грома.

Но разумные формы жизни оказались вездесущи.

Проплывая мимо могучего пня, заметил, что от него отделился дед и сверкнул лысиной. Уставился на меня взором настолько лучезарным, что захотелось перекреститься.

- Вы любите немецкий орган? -спросил он меня с берега без всяких приветствий.

Для пошляков уточню, что ударение он сделал на втором слоге.

- Смотря какой - ответил я безмятежно - хороших в Москве знаю только два. Туда ходим с женой иногда - звучат потрясающе! В таких-то костелах или кирках.

- Нет, есть и третий! - взволнованно сообщил дед - у нас! Приходите послушать, это совершенно бесплатно!

И машет мне с берега красочным флаером.

Вот представьте: вокруг чудесные трели лесных птиц, редкий плеск рыбы, вдали еле слышны лягушки, и за версту в округе вроде никого нет. И тут из леса как будто древний партизан выполз из своей землянки.

- А откуда у вас хороший немецкий орган? - удивился я.

- Так немцы и оставили, когда уходили. Легкое они всё с собой забрали, дочиста, а орган - куда его тащить такую громадину! Так и бросили, где стоял. Он теперь наш. Поем под него с 10 до 12 каждое воскресенье. Приводите жену, детей, друзей - это совершенно бесплатно! Сначала просто послушаете, а потом и сами запоете!

- Когда уходили немцы? - поинтересовался я. От этого сильно зависит качество органа. - Они ушли в Первую мировую, Вторую или позже?

- Да я уж и не припомню - добродушно ответил дед. Но наморщил лоб, явно ударившись в воспоминания.

Флаер он мне таки вручил, едва я вылез на берег. Оказалась церковь евангелистов-баптистов на Трехсвятительском переулке. Так что скорее всего немцы ушли в 2010-х, обидевшись на звание иноагентов.

Партнеры

Реклама