Анекдоты про щекотки |
В полный трамвай на очередной остановке пытаются втиснуться жаждущие уехать
пассажиры. Одним из первых лезет подвыпивший мужичонка средних лет, бережно
прижимая к груди большую сумку и вопя:
- Осторожнее, граждане! Вы мне сейчас все яйца разобьете! Сидящая рядом
интеллигентного вида девушка посочувствовала ему:
- Давайте я Вам их подержу! На что мужик отвечает:
- Я бы с радостью дал, но щекотки сильно боюсь!
|
В полный трамвай на очередной остановке пытаются втиснуться жаж-
дущие уехать пассажиры. Одним из первых лезет подвыпивший мужи-
чонка средних лет, бережно прижимая к груди большую сумку и вопя:
- Осторожнее, граждане! Вы мне сейчас все яйца разобьете! Сидя-
щая рядом интеллигентного вида девушка посочувствовала ему:
- Давайте я Вам их подержу! а что мужик отвечает:
- Я бы с радостью дал, но щекотки сильно боюсь!
|
|
телепередачи:
у любителей выпить – «Пять соток»,
у лесбиянок – «Что хочет женщина»,
у коммунистов – «Субботник»,
у трансвеститов – «Зеркало»,
у лилипутов – «Спокойной ночи, малыши»,
у футбольных болельщиков – «Сферы»,
у импотентов – «Здоровье»,
у поклонников рок-музыки – «Играй, гармонь»,
у любителей фейерверков – «Фитиль»,
у страдающих метеоризмом – «Угадай мелодию»,
у любителей старинных игр – «Городок»,
у геев – «Частная жизнь»,
у любителей щекотки – «Вокруг смеха»,
у пациентов психоневрологического диспансера – «Пока все дома»,
у хронических алкоголиков – «Исторические хроники»,
у язвенников – «Кулинарный поединок»,
у дачников – «Поле чудес»,
у сторонников монетизации льгот – «Смехопанорама»,
у бомжей – «Квартирный вопрос»,
у внештатных сотрудников КГБ – «Шестое чувство»,
у любителей эротики – «Говорит и показывает Москва».
(Василь Лукаш)
|
|
Прихожу домой - дочка на меня делает пасс - "Процесс головокружения на папу!"
- Я ставлю щит (энергия -10) и грожу заклинанием "папа по жопе"!,
- на меня высылают процесс "Щекотки", при этом энергия заклинания "папа по жопе" возрастает!;
-Она ставит щит и показывает дневник (одни пятерки)...
- Воюем дальше, ужинаем, энергия у всех восстанавливается! Затем -
........................
- Высылаю на всех детей заклинание "Чистить зубы", на самую старшую промахнулся, в результате пришлось делать заклинание по субъекту!
.............
..........
...
Пришла мама и сделала заклинание на всех - "Спать"!. Поскольку у нее заряженность была полная, сработало!!!!
|
|
Дело было на майские праздники 1984 года. Вспоминаете, да? Брежнева уже нет, Ельцин ещё только будет, над страной тем временем нависла угроза всесоюзной борьбы за трезвость, но народ, к счастью, этого ещё не знает и спит спокойно. Клуб туристов из подмосковного города М. собирается на валдайскую речку Мста — дрессировать новичков на тамошних порогах. Районная газета “За коммунизм” навязывает ребятам в компанию двух семнадцатилетних девчонок — меня и Лильку, будущих абитуриенток журфака МГУ. Мы должны сочинить что-нибудь “патриотическое о боях на Валдайской возвышенности” в номер к 9 мая, и нам даже выданы командировочные — рублей, что ли, по двадцать на нос… У председателя клуба Вити Д. хватает своих чайников и нет ни одного байдарочного фартука, но он зачем-то соглашается нас взять. Лилька не умеет плавать. Это интродукция.
Завязка — типичная. Ну, ехали поездом. Ну, тащили рюкзаки и железо до речки. Ну, собирали лодки. Ну, плыли. Всё это, в принципе, не важно — даже тот забавный факт, что, когда доплыли, наконец, до тех порогов, Лилькина лодка единственная из всех сподобилась, как это называют байдарочники, кильнуться (хотя боцманом специально был назначен самый надёжный ас Серёжа…) Лилю вытащили, лодку поймали, Серёжа сам доплыл… Перехожу, однако, ближе к делу.
Там такое место есть немножко ниже по течению (было тогда, во всяком случае) — очень удобное для стоянки, и все там останавливались на ночёвку. Дрова, правда, с собой везли — по причине отсутствия местного топлива. Народу собралось изрядно — не один наш клуб решил с толком использовать длинные первомайские выходные. Так что палатки пришлось ставить уже довольно далеко от воды. Помню, нас с Лилькой взялись опекать студенты небезызвестного Физтеха долгопрудненского — Оля и два Димы, туристы толковые и опытные. У них была на троих полутораместная палатка, но они ещё и нас приютили без особого труда — колышки только пониже сделали. Нас, девчонок, ребята в середину пристроили, сами по краям улеглись (холодновато ещё в начале мая-то). Палатка раздулась боками… Уснули все быстро и крепко.
Среди ночи просыпаюсь в кромешной темноте от того, что кто-то в самое ухо дурниной орёт: “А ОН ВСЁ ПОДГРЕБАЛ — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!! И ПЕСНЮ РАСПЕВАЛ — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!!” Дуэтом орёт — на два голоса. Пытаюсь вскочить — спальник, ясное дело, не даёт. Потом соображаю, что я в палатке, причём в самой середине. В непосредственной близости от моих ушей — только Оля и Лиля. Молча лежат, не спят. И Димки оба ворочаются, заснуть пытаются. Что характерно, тоже молча. Или, вроде, ругаются сквозь зубы — но как-то невнятно: неловко им вслух при девчонках (84-й год же, золотые времена, говорю я вам…:-) А эти ненормальные снаружи всё не унимаются: “В ПОРОГ ИХ ЗАНЕСЛО — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!! И ЛОДКУ УНЕСЛО — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!!” В общем, почти до рассвета проорали, благо, в мае, да ещё на Валдае, ночи короткие. Угомонились, наконец.
Утром, часов не то в шесть, не то в семь, просыпаюсь от шума на берегу. Продираю глаза, вылезаю на свет божий, вижу картину: у самой кромки воды наводят шухер два здоровенных верзилы в бушлатах и бескозырках. Выстроили по ранжиру всех, кто им на глаза попался на своё несчастье, и орут до боли знакомыми охрипшими голосами: “Товарищи бойцы!! Поздравляем вас с Международным днём солидарности трудящихся — праздником Первое Мая!! Пролетарии всех стран — соединяйтесь!! УР-РРА-А-АА!!!” Сонный народ подхватывает, даже с некоторым энтузиазмом: “Ура-а!” Верзилы — что бы вы думали — шмаляют вверх из настоящей ракетницы, пожимают всем руки, садятся в байдарку (она делает “буль” и оседает по верхний стрингер) и торжественно отчаливают. Оркестр, гудок, рукоплескания, букеты летят в воду, дамы промакивают слезинки батистовыми платочками…
Немного погодя часть нашей компании тоже отчалила: у Димок у двух зачёт, пропускать нельзя, а то к сессии не допустят. Оля без них, конечно, оставаться не захотела. Мы с Лилькой решили податься вместе с физтеховцами — у нас командировка, нам материал писать. И ещё, помню, присоединилась к нам одна семейная пара: муж в каком-то ящике почтовом работал, там режим строжайший, пять минут опоздания — объяснительную пиши… Благословил нас председатель Витя, а сам со второй половиной клуба остался учить молодняк пороги проходить.
И вот доплыли мы до какого-то города, где железнодорожная станция. Не помню сейчас, как называется, всё-таки давно дело было. Там надо на поезд садиться, чтобы в Москву. Приходим на вокзал (приползаем, вернее — рюкзаки же при нас, и железо это байдарочное), а там таких как мы — полный зал ожидания. И все нервные: на вечерний поезд московский билетов нет, а есть только на утро. Мужики начинают потихоньку психовать: им с утра кровь из носу надо быть в столице. И находят они неординарное инженерное решение: как только подъезжает поезд — штурмуют вагон, оккупируют тамбур, заваливают все двери рюкзаками и — уезжают, стараясь не слушать вопли проводницы. А мы остаёмся — четыре ещё не старые особы женского пола, и с нами две байдарки — казённые, между прочим, клубные. Да ещё свои рюкзаки. И денег только на билеты в общий вагон да на буханку чёрного хлеба и банку джема “Яблочно-рябиновый” осталось. Рябина красная, лесная, джем от неё горький…
Переночевали в зале ожидания на полу: кафельный был пол, жёлтый, как сейчас помню. Подходит утренний поезд, стоянка две минуты. Наш вагон — в другом конце состава. Мимо народ бежит с рюкзаками наперевес, все уехать хотят. А мы стоим возле своей горы барахла, растерялись совсем. Кто знает - тот знает, что такое байдарки “Таймень”, пусть и в разобранном виде. И вдруг…
Вот ради этого вдруг я всё это и пишу. Вдруг — откуда ни возьмись — два эти супостата окаянных, верзилы здоровенные, которые нам прошлую ночь спать не давали. Схватили каждый по две наши упаковки байдарочные и стоят нахально, озираются — что бы ещё такое ухватить. А байдарки клубные, казённые же…
До сих пор — столько лет прошло — а всё ещё стыдно. Вот, каюсь во всеуслышанье и публично: показалось мне на секунду, что сейчас смоются бугаи с нашими вещичками — и поминай как звали. И тут они орут на нас: “Ну что стоите — побежали!”
Добегаем до своего вагона, они запихивают наши вещи, запихивают нас, потом свои рюкзаки бросают, запрыгивают — на ходу уже… Полчаса потом завал в тамбуре растаскивали. Разбрелись по местам, перевели дух наконец.
Вагон плацкартный, билеты у всех без места — пристроились кто куда. Мы четверо, девочки-одуванчики, выбрали боковой столик. Достали банку с остатками джема этого горького, хлеба чёрного чуть меньше полбуханки на куски нарезали, сидим глотаем всухомятку, кипятка нету в вагоне. До дома ой как долго ещё… А супостаты наши, благодетели, напротив верхние полки заняли. “Ложимся, — говорят, — на грунт”. И легли: ноги в проходе на полметра торчат, что у одного, что у другого. Морды распухшие у обоих, красные, носы облупленные — на первом весеннем солнышке на воде в первую очередь носы сгорают. Лежат на локти опираются — один на левую руку, другой на правую, щёки по кулакам по пудовым как тесто стекают… Смотрят на нас сквозь опухшие веки, как мы вчерашним хлебом пытаемся не подавиться, и комментируют: “Да-а, бедно вы, пехота, живёте. То ли дело мы, моряки — у нас и сливки сгущенные, и сервелат финский, и “Саянчику” бутылочка найдётся…” Щёлкнули по кадыкам, подмигнули друг другу и в рюкзаки свои полезли. Сейчас как примут своего “Саянчику”, как пойдут переборки крушить — ой, мама…
А рюкзаки у них, кстати, были — это отдельная песня. Огромные — чуть ли не со своих хозяев ростом. Туда и байдарка разобранная помещалась (железо, наверное, у одного было, а шкура у другого), и всё остальное добро. Тяжеленные… Зато у каждого — только одно место багажа, хоть и явно негабаритный груз. Не потеряешь ничего, в спешке не забудешь… Удобно, что и говорить — тем, у кого духу хватит поднять.
И вот, значит, лезут они в эти свои великанские рюкзаки и достают… Банку сгущённых сливок, батон сервелата и бутылку газировки “Саяны”. И всё это нам сверху протягивают. А 84-й год на дворе, напоминаю в который раз. Заказы, талоны и нормы отпуска.
Вот не помню сейчас — сразу мы на это добро накинулись или всё-таки поломались сначала немножко для приличия… Если и ломались, то, наверное, не очень долго: есть дико хотелось. Навалились дружно, особо не заботясь о манерах… А они на нас сверху смотрят — один слева, другой справа, и такая в заплывших глазах нежность материнская… Картину Маковского помните — “Свидание”? В Третьяковке висела? В таком вот, примерно, ключе.
По дороге они нам ещё песню спели — про то, как “Из Одессы в Лиссабон пароход в сто тысяч тонн шёл волне наперерез и на риф залез…” Так гаркнули, что на переборку облокотиться было невозможно — вибрировала она до щекотки в бронхах. Проводница прибегала выяснять, что случилось. Весь народ, который после кафельного пола в зале ожидания отдыхал, перебудили. А песенка закольцованная, как сказка про Белого бычка. Не перестанем, говорят, пока все подпевать не начнут… Когда по третьему разу поехали — народ смирился, подхватывать стал потихоньку, а тут и Москва, Ленинградский вокзал…
Они ведь нас, обормоты сердобольные, ещё и до Ярославского вокзала дотащили и в электричку погрузили торжественно, ручкой помахали. И с тех пор благодетелей наших я не видела ни разу. И имён даже не знаю. Осталось только в памяти почему-то, что они, вроде бы, ленинградские были, не московские. Но опять же — столько лет прошло, не поручусь.
Вооот... Статью мы с Лилькой написали — омерзительную. Просто до сих пор стыдно вспомнить. Это сейчас я про войну понимаю кое-что — довелось взглянуть, было дело (никому не пожелаю). А тогда — “воды” налили про какой-то памятник, который в одной деревне случайно увидели, вот и весь патриотизм. Я псевдонимом подписалась, Лилька, правда, своей фамилией, ей не страшно было, она уже тогда замуж собиралась… Газета “За коммунизм” тоже довольно скоро сменила девичью фамилию и теперь называется... ээээээ... ну, допустим, "Лужки". Пишет, правда, всё так же и всё о том же…
Полжизни назад дело было, если разобраться, но морячков нет-нет, да и вспомню. Хоть бы спасибо им как следует сказать…
СПАСИБО!!!
|
|
Одного великана спросили:
- Это правда - зовут вас Василий?
Он ответил, важно кивая:
- Да, я Вася! А вы кто такая?
- Журналистка, зовут меня Света,
Я работаю с местной газетой,
А вчера получила заданье -
написать о судьбе великаньей.
В общем, мне поручили задать вам всерьёз
Лишь один необычный вопрос:
Вы скажите (чего там стесняться?):
А чего великаны боятся?
Улыбнулся Василий немножко
И сказал: - Моя милая крошка!
Кроме, в общем-то одного,
Не боюсь я почти ничего:
Ни уколов, ни машин,
не боюсь я сходить в магазин,
Ни грозы не боюсь, ни дождей,
Ни простуды с кучей соплей,
Ни взрослеть не боюсь,
Ни стареть,
Ни родиться, ни умереть,
Ни цветов, ни деревьев, ни пчёл,
Ни посуду помыть или пол,
Ни алмазов боюсь или стразов,
Ни проклятия или сглазов,
Ни закатов-рассветов в окне,
Ни храпеть не боюсь я во сне,
Ни английский язык, ни немецкий,
Ни китайский или турецкий...
Не боюсь я делить пополам,
Не боюсь также выпить сто грамм,
Ни компьютера с интернетом,
Ни борща, или, скажем, котлету...
Лишь одно меня может допечь:
- Это очень страшная вещь:
Если это произойдёт,
То оно меня доведёт
До белой горячки(Без водки!):
Я ОЧЕНЬ БОЮСь ЩЕКОТКИ!!!
|
|
Сидят на ветке два воробья, а под деревом пьяная баба с растопыренными ногами без трусов валяется. Один воробей хвастает - Вот смотри, я залетаю ей в писю, разворачиваюсь, и вылетаю обратно! Ну, залетает, значит, нормально, а вылететь не успевает - от щекотки баба успевает ноги свести. А тут рядом два наркомана идут и видят - баба, голая, пьяная. Ну, и решили попользовать. Взяли ее, положили на спину, раздвинули ноги и тут из писи воробушек вылетает. Нарики в ахуе. Один почесал репу и говорит второму: - Все, я завязываю. Блин, надо же, чуть скворечник не трахнули.
|
|
Частушки-нескадушки
Вы послухайте, робята, —
Нескладухи буду петь!
На дубу свинья пасётся, —
В бане парится медведь!
Ишь ты, поди ж ты,
Что ты говоришь ты! Э-ха!
А на еловой веточке
Выросли конфеточки!
Во бору стоит телега, —
Мягки пёрышки жуёт!
Побегу на нашу речку
И с разбегу утоплюсь!
А кому какое дело,
Куда брызги полетят!
Дайтя острую иглу, —
Я картошек напилю!
У ворот стоит корова, —
Надевает сапоги!
Карасей я второпях
Жарила немножко!
На тарелку выложила, —
Съели всю картошку!
Я готовила по книжке,
А она закрылася!
Как теперь я угадаю
Кака хуйня сварилася?!
Сидит заяц на берёзе
В алюминевых штанах!
А кому какое дело, —
Может, он медведя ждёт!
Сидит заяц на берёзе
В алюминевых штанах!
А кому какое дело, —
Может, заяц — космонавт!
Сидит заяц на берёзе
При калошах, при часах!
Я спросила: «Сколько время?»
«Не женатый, холостой!»
Сидит заяц на осине
В алюминевых трусах!
Я спросил: «Который час?»
Он ответил: «Третий час!»
На болоте, на снегу,
Укусил комар блоху!
Сидит заяц на дубу, —
Ни хуя не понимат!
На болоте, на моху,
Закусал комар блоху!
Сидит заяц на сосне, —
Думает, что он во сне!
На болоте, на моху,
Отъебал комар блоху!
Сидит заяц на берёзе, —
Умирает со смеху!
На опушке в лесу, —
Барсук с волкОм ебут лису!
Сидит заяц на пеньку, —
Помирает со смеху!
Да у меня на голове
Корова отелилася!
Да удивительный вопрос:
Как же поместилася?!
На дворе стоит арба
И подсолнухи грызёт!
А корова губы дует:
Никто замуж не берёт!
Телефонный столб женился, —
Взял телушку у попа!
Поп на это рассердился
И зарезал самовар!
Телеграфный столб женился, —
Взял иманушку у попа!
Поп за это рассердился, —
Хлоп по пузу кулаком!
Телеграфный столб женился, —
Взял овечку у попа!
Поп за это рассердился, —
Надел на хуй самовар!
Между небом и землёй
Поросёнок вился!
И нечаянно хвостом
За небо зацепился!
Прилетела птичка, села
Прямо на хуй петуху!
Петуху приятно стало, —
Он запел: кукареку!
Ёлки-палки, лес густой, —
Ходит Ваня холостой!
Ему надо влюбиться,
А потом жениться!
Да жениться — не напасть, —
За женою б не пропасть!
Запрягу комара, —
Муху — на пристяжку!
Поеду в дальние края
Искать себе милашку!
Коля, Коля, ты отколя?
Коля: «Из Америки!»
Ты на чём, Коля, приехал?
«На зелёном венике!»
У духани моего
Всё по новой моде:
Чашки, ложки — во хлеве, —
Курочки – в комоде!
У моего милёнка
Худая кобылёнка!
Она паслася при горы, —
Её заели комары!
Распортянились портянки, —
Расшинелилась шинель!
Расфуражилась фуражка, —
Разременился ремень!
Сапоги сшил из рубашки,
А рубашку из сапог!
Дом поставил из опилок, —
Вышел славный теремок!
Меня тятенька усмешил:
Cапоги с карманам сшил!
А тужурку – с каблукам, —
Чтоб за девкам не скакал!
Девки в озере купались, —
Шланг резиновый нашли!
Целый день тренировались, —
Даже в школу не пошли!
Десять лет я не женился, —
Ещё сорок не женюсь:
Девки в озере купались, —
Нагляделся — так боюсь!
Я на кареньких на санках, —
На дубовой лошади!
На босу ногу тулупчик, —
Нараспашку сапоги!
Запрягу я кошку в дрожки,
А собаку — в тарантас!
Повезу свою хорошую
Всем людям на показ!
Сотворил меня Господь,
Сам расхохотался:
«Я таких-то дураков
Творить не собирался!»
Песни петь – ноги кривые,
Плясать голос не даёт!
Я пошёл бы к тёще в гости
Да не знаю, где живёт!
Мне сказали на базаре:
Рыба ходит в сарафане!
Хватит хвастать, полно лгать:
Как она могёт шагать?
Сидит милый на заборе, —
Ковыряется в носу!
А ему кричит козуля:
«Всё равно не вылезу!»
Сидит заяц на заборе
В алюминевых штанах!
Ну кому какое дело, —
Может он медведя ждёт!
Сидит заяц на заборе
В алюминевых штанах!
А кому какое дело,
Что ширинка на болтах!
Сидит заяц на заборе
В алюминиевых штанах!
И кому какое дело, —
Может, заяц — космонавт!
Вот сижу я на заборе
В алюминевых штанах!
А кому какое дело,
Что ширинка на болтах!
Сидит заяц на заборе
В алюминевых штанах!
Дорогой товарищ Брежнев,
Я щекотки не боюсь!
Сидит дятел на пеньке,
Держит хуй в одной руке!
А кому какое дело, —
Он в обех будет держать!
Ходит тата по канату, —
Поджигателям — позор!
А в отдельных магазинах
Нет отдельной колбасы!
Ходит тата по канату, —
Поджигателям — позор!
А в районной нашей бане
Мальчик мыло проглотил!
Мы удои повышали, —
Жирность мы повысили!
Председатель был доволен
Вымечками, сисями!
Собирали урожай, —
К ноябрю управились!
Весной толком не сажали, —
Летом дурью маялись!
Мы не сеем и не пашем,
А валяем дурака!
С колокольни флагом машем, —
Разгоняем облака!
Мы не сеем, мы не пашем, —
Мы валяем дурака!
С колокольни хуем машем, —
Разгоняем облака!
«Сидит ворон на заборе
И клюёт своя нога!»
«Что поёшь, Хаба?»
«Русская коробочка!»
Парни вилами поели, —
Измарали вилы!
А не пора ли, господа,
Нам закончить чепуху?!
Нескладухи все я спела
И сажуся в решето!
До свиданья, до свиданья,
Может, встретимся ещё!
Ишь ты, поди ж ты, —
Может, встретимся ещё!
Ишь ты, поди ж ты, —
Скоро встретимся ещё!
До свиданья, до свиданья,
До свиданья три разА,
А ещё раз до свиданья, —
Ваши добрые глаза!
До свиданья, до свиданья,
До свиданья три разА,
А ещё раз до свиданья, —
Ваши карие глаза!
|
|
Укол
Я был доверчивым ребенком до четырнадцати лет...
– Всего-то сделают обезболивающий укол, щипчиками там сдавят, чуть-чуть подержат и все выпрямится. Будет щекотно, и только. Клянусь тебе! А то со сломанной носовой перегородкой в армию не возьмут. А ты ведь ещё хочешь в Афганистан?– сказала мама. Она знала, куда надавить мальчишке в 1986-ом.
Так в четырнадцать, я очутился на операционном столе. Укол. Пока я прислушивался к постепенному одеревенению лица, меня привязали к каталке.
«Чтобы не убежал от щекотки?» – мелькнула забавная мысль и растаяла, – в руке хирурга блеснул высоко занесенный скальпель. Эх, мама, мама, зачем ты мне пела военные песни…
Следующие минуты я чувствовал себя Буратино, которому папа Карло, что с лица земли стирал неугодный длинный нос. Отработав скальпелем, хирург похожий на артиста Гринько (исполнитель роли шарманщика Карло), вооружился… стамеской и молотком!
Спокойно, сказал он, поймав удивленный взгляд, и накинулся на меня, как дятел на электрический столб. Это было какое-то дежавю, блядь. Не хватало нарисованного очага и мудрого сверчка. Щепа и стружка, судя по характерным звукам в голове, были. Я зажмурил глаза, – Афганистан неожиданно сам пришел ко мне.
Доктор видимо очень любил свою работу и покушать хрящи. Иначе, зачем по окончании столярных работ, он любуясь, показал в щипчиках кривой хрящ: «Вот что у тебя было. Взгляни». А я с детства пиздец не терплю хрящи в мясе и колбасе. А из себя подавно!
Надеюсь, он изрядно понервничал, пока меня реанимировали.
Утром следующего дня, я увидел свое отражение в зеркале. Будь в больничном туалете почище, я бы уебался. Казалось, меня прооперировали плашмя лопатой, и операция выполнена блестяще.
Но на обходе врач успокоил. Будет красиво, когда удалим тампоны, уверил он. А через три месяца все почти придет в норму, не ссы...
Судя по звукам, медведь щекотал хуем незадачливую женщину грибника. Сам грибник благоразумно съебался.
Вопли стихли. Из перевязочной вывалился всхлипывающий амбал и по стеночке пополз прочь. Загорелась лампа «Следующий». Я ни с места, словно приглашают фикус, подле которого сижу. Выглянула сестра.
Меня усадили на стул, застланный детской непромокаемой для неожиданностей пеленкой. Начало было многообещающим, и оправдалось с лихвой… Непередаваемые ощущения… Я бы никогда не поверил, сколько марлевого жгута можно спрятать в детском носу.
Вскоре я благополучно выписался, но с тех пор ухо мое востро. Особенно с близкими.
© Алексей Болдырев
|
|
Приехав в Санкт-Петербург, французский философ-энциклопедист Д. Дидро (1713-1784) долго говорил с императрицей Екатериной II, не уставая каждый день объяснять ей, каким должно быть законодательство, управление, финансы и политика в просвещенном государстве.
Но, видя, что в России не спешат вводить рекомендованные им преобразования, он обиженным тоном выразил императрице свое недоумение по этому поводу.
"Месье Дидро", - ответила Екатерина. – Я с величайшим удовольствием выслушала революционные построения вашего блестящего ума. Они подходят для написания превосходных книг, но их нельзя использовать в правительстве. И знаете ли вы, почему? Потому что мы с вами находимся в разных положениях: вы работаете на бумаге, которая гладкая и все переносит, а я работаю на человеческой коже, которая раздражительна и боится щекотки!"
|
|
Как я играл в Портоса.
(Как скопировать сцену известного фильма почти подручными средствами)
Киношное дело требует терпеливых и сильных физически людей.
Даже сейчас, на жаре в +35, горе-режиссер дал установки: невеста скачет на лошади, падает в объятия влюбленного, снимаем объятия. Смена заканчивается купанием лошади.
Ага! Все расслабились, включили камеры, бег лошади, невеста прыгает...
Но кто-то забыл постелить мАты, чтобы все сразу вспомнили матЫ!
Елки-палки, я же осветитель, а не каскадер и не массовка, она же падает на меня. Стоп, дубль запорот!
Где хоть какие-то устройства для гашения кинетической энергии? Что, сена принести? А вы на сено падали в платье? Сколько его потом между дублями чистить? Солнце-то уходит, мне что, зеркалом из-за горизонта его ловить, мощь опять не взяли, а на аккумуляторах три дубля — и все. Аренда техники только до полуночи сегодня.
Вот всегда говорят, хочешь что-то сделать, делай сам. Одеваю фату, белую шелковую накидку. Камеру дают на меня со спины — спрыгиваю в сено, удерживая конструкцию хитрым проволочным корсетом.
Больше всех плакали и ржали коневоды, когда на холку ахалтекинского скакуна, ценой в иномарку, в женское седло залез 150 кг борец сумо и с криком: "Боюсь щекотки!" упал в его любимый корм...
|
|
