первым единственным → Результатов: 19


1.

«В новом 1980 году советский человек первым в истории встретит коммунизм – рай на земле». Никита Хрущев на XXII съезде КПСС. Москва. СССР. 1961 г.

Летом этого года пионерские лагеря в районе, а их было два, один в бывшей помещичьей усадьбе, плюс построили бараки и столовую дополнительно и второй был построен/собран из финских домиков, имел статус более блатного, были закрыты для местных. Домики получили как бонус после того как финны построили холодильник в райцентре.
Среднестатистическому школьнику получить путевку в эти лагеря было очень и очень проблематично, сельские обычно "отдыхали" в лагерях труда и отдыха при колхозах, с 9 до 14 труд, потом обед и отдых. Деньги за питание высчитывали из зарплаты. Жили в палатках, 6-местных, либо в огромных по 100 человек. Туалет обычный типа сортир, душ был из шифера, вода привозная, грелась на солнце в цистернах. Летом 1980 даже блатным не дали путевки, в лагерях поселили москвичей, вместе с учителями. Для нас это были неизвестные, из самой Москвы. Их пытались приучить к труду, на разных сельхозработах, но они быстро находили выход, на прополке ломали тяпки, на уборке косточковых либо все сдирали, либо за рабочий день собирали по килограмму. Они научили нас как не работать и как за это не быть наказанным. В нашем мировоззрении такого не существовало. Мы давали план, за 3,15 рублей в день работали в жару и холод, солнце и дождь. Оказалось что можно ничего не делать и жить припеваючи. Мы завидовали им, они были в джинсах, вещь немыслимую, за них могли из комсомола исключить, у них были прически ирокез, крашенные волосы итд.
Их привезли к нам из-за Олимпийских игр. А уехали они через неделю после закрытия оставив в лесу горы нетипичного для нас мусора.
Через год, в 1981, ровно на 2 недели , мы поехали с обратным визитом. Жили мы в школе рядом с парком Сокольники, в спортзале, мальчики с одной стороны, девочки с другой. Программа была стандартной, ВДНХ, Красная площадь, музеи и самое важное Мавзолей.
Разбудили в 3 часа утра, накормили, посадили в автобусах привезли к Александровскому саду. Там уже была очередь. Выпитый чай требовал выхода, но суровые парни следили за очередью. Когда наконец медленно пошли, наступило облегчение, быстро пройдем и в туалет. Оказалось не так просто, прошли несколько кругов пока к 9 не открыли проход из сада, и когда к 10.30 вышли к Красной площади, первым что увидели, это был туалет в стене Кремля, но он был закрыт. Я терпел из последних сил, думая быстро пройти через Мавзолей и потом быстро в туалет в ГУМе. Опять засада, после выхода из мавзолея вдоль колумбария в стене, хотел уже пойти под ёлками, но суровые парни держали все под контролем. Наконец вышли на площадь и я побежал к ГУМу, но там туалет был на ремонте. Других я не знал, быстро к метро, вышел на Сокольники, бегом в парк, там был туалет, но он был закрыт на обеде вечно-орущей бабкой-уборщицей. Я пошел напролом, зашёл в кабину и только тут заметил что был не единственным, сзади меня были ещё несколько человек. Это было реальное счастье для всех. Бабка успокоилась, мы когда вышли, были самыми счастливыми на свете, нам было по барабану вождь пролетариата, Москва, москвичи, спортзал где мы жили, мы поняли что такое коммунизм.

2.

Когда в Чикаго пришел коронавирус, мои знакомые разделились на четыре категории: 1) те, кто на требования карантина наплевал; 2) те, кто соблюдал их по минимуму; 3) те, кто выполнял их целиком; 4) Куперы.

Гоша Купер по прозвищу, натурально, Шелдон – это человек, который ни разу в жизни не перешел дорогу на красный и не съел фрукт, не помыв его предварительно с мылом. Мир без регламентов и правил его нервирует, рекомендации ВОЗ успокаивают, а пользовательское соглашение Микрософт доставляет практически оргазм. Вы, небось, футболки не гладите никогда, а Купер гладит их после каждой стирки. Четыре раза: спину и живот с изнанки, потом их же с лицевой. Рукава отдельно. В точном соответствии с температурным режимом на этикетке. Жена у него почти такая же правильная, а в чем-то и круче: если Гоша всю жизнь учился на отлично, то Дина – не меньше чем на А+. Вот подсчитайте вероятность случайной встречи двух таких экземпляров и потом скажите, что провидения не существует.

С началом карантина дом Куперов превратился в форпост землян на враждебной планете, благо работа у обоих за компьютером и позволяет перейти на удаленку. Выходы на поверхность – только в магазин в полной экипировке: маска поверх респиратора, очки для плавания, двое перчаток, зараженная верхняя одежда снимается в гараже и отправляется в стирку, все покупки дезинфицируются. Разумеется, никаких походов в гости и никаких гостей, за единственным исключением Дининой мамы. Тещу, которая в нашем развратном и непредсказуемом мире сумела воспитать столь замечательную Диночку, Гоша бесконечно уважает и доверяет ей больше, чем себе. Хотя и не устает напоминать о правилах предохранения от заразы.

Конечно, любящим сердцам вдвоем никогда не скучно, да и виртуальное общение никто не отменял. Но через три месяца такой жизни Дина начала тихонько подвывать, а через полгода завыла в голос. Основной поток жалоб достался (по телефону) подруге Маше, сокурснице по университету Perdue.

Маша на приведенной выше шкале ближе к полюсу пофигистов. Совсем не антипрививочница, но живет по принципам «Всё в жизни надо попробовать» и «Если ребенок ест из собачьей миски, это проблемы собаки». Детей у нее, кстати, четверо. Маша мгновенно поставила диагноз:
– Всё ясно, мать. Тебе надо напиться. Посмотришь на мир другими глазами.
– Но я не могу. Меня от алкоголя тошнит.
– А что, ты когда-нибудь его пробовала?
– Конечно. На твоей свадьбе. Не помнишь?
– Ах, ну да. Ладно, алкоголь отменяется. Раз не можешь напиться, попробуй накуриться. И не хмыкай так, в Иллинойсе это уже почти год как легально. Там в пяти милях от вас есть магазинчик. Купи косячок, забей, и тоска пройдет.
– Но я не умею. Понятия не имею, чем его забивать... и куда.
– Ты что, четыре года проучилась в Пердю и ни разу не видела, как это делается? Там же в каждой второй комнате смолили. Ладно, специально для тебя аттракцион неслыханной щедрости. У меня есть шоколадка с каннабисом. Там шесть долек, на первый раз тебе хватит двух. Приезжай, забери.

После долгих уговоров Гоша дал санкцию на эту авантюру (дело было еще в октябре, до второй волны ковида) с двумя условиями:
1) С Машей не контачить. Шоколадку в пакет, пакет повесить снаружи на ручку двери, Дина заберет, не заходя в дом.
2) За первым потреблением будет надзирать Динина мама. Мало ли что, вдруг скорую вызывать придется.

Подъехав к Машиному дому, Дина обнаружила, что пакет на двери висит, а содержимое в нем отсутствует. Вернулась в машину и позвонила Маше.
– Ясно, – сказала та. – Подогрели мы с тобой каких-то местных бомжей.
– В твоем районе водятся бомжи?
– Ну, если не бомжей, значит, белок или енотов. Но другой шоколадки нет, не судьба тебе приобщиться к пороку.

Приехала мама. С некоторым разочарованием сели пить чай с простым шоколадом, без каннабиса. Тут позвонила Маша:
– Нашлась наша пропажа. Смотрю, а у них все морды в шоколаде. И лапы тоже. Допросила с пристрастием – сами признались, что вытащили из пакета и съели.
– Кто, еноты?
– Какие еноты? Данька с Мишелькой (это Машины средние, 3 года и 5). Сперли, когда во дворе играли.
– О боже мой, Маша! Как дети сейчас? Скорая приехала уже? Промывание желудка сделали? Что они сказали? Жить будут?
– Будут жить, если хулиганить перестанут. Не вызывала я никого. Спать их уложила пораньше на всякий случай. Вон, дрыхнут, повизгивают во сне. Утром в угол поставлю. Если проснутся.
– Маша, ну как же так? Это же дети, это же наркотик. Мама, ну скажи хоть ты ей! – Дина включила громкую связь в телефоне. – У Машки дети наелись марихуаны, а она даже скорую не вызвала.
– Машенька, что там у вас стряслось? - спросила мама в трубку. – Не переживай, с мелкими всегда так, всё в рот тянут. Помню, Диночка в два года напилась молоканки, я тоже переживала. Но ничего, видишь какая умница выросла.

Мама нажала отбой и увидела квадратные глаза дочки и зятя.
– Чего-чего я напилась? – переспросила Диночка.
– Молоканки. Конопли на молоке.
– Мама, но как? Как в нашем доме очутилась конопля и откуда ты вообще знаешь такие термины?
– А я тебе не рассказывала, как мы познакомились с твоим папой? И правильно не рассказывала. Деточка, у нас тоже была молодость. И прошла она не в каком-то, прости господи, Пердю, а в Томском политехническом!

P.S. Если кого-то волнует, сказалась ли съеденная шоколадка на здоровье Машиных детей, могу заверить, что сказалась. Два дня жестоко страдали от диатеза.

3.

ДВА ВЕЧЕРА. Вечер первый

В незапамятные времена, когда СССР перешагнул первое десятилетие так называемого застоя, послали меня в Днепропетровск на республиканские курсы повышения квалификации патентоведов. Поселили, уж не знаю почему, в Доме колхозника. Относительно чистые комнаты были обставлены со спартанской простотой: две кровати и две тумбочки. Зато в одном квартале от Центрального рынка во всей его сентябрьской щедрости. Моим соседом оказался предпенсионного возраста мужик из Луганска. Был он высок, крепко сложен, с голубыми глазами и темной с проседью шевелюрой. Видный, одним словом. Представился Владимиром Сергеевичем и предложил отметить знакомство.

В соседнем гастрономе купили водку и бородинский хлеб, на базаре – сало, лук, помидоры, огурцы. Между кроватями поставили тумбочку, на которой и накрыли нехитрый стол. Выпили за знакомство, потом за что-то еще. Владимир Сергеевич раскраснелся, на лбу выступил багровый шрам.
- Где это вас так? – не удержался я.
- На фронте осколком. Я с 41 до 45 воевал. Как в зеркало посмотрю, сразу войну вспоминаю. Будь она неладна…
Выпили без тоста, закурили, помолчали.
- Знаете, - говорю, - моя теща тоже всю войну прошла. Но рассказывает только три истории, все веселые и с хорошим концом. Может быть и у вас такая история есть?
- Есть, но не очень веселая, и не всякому, и не везде ее расскажешь.
- А, например, мне?
- Пожалуй и можно.

- Я родился и рос в алтайском селе. Родители – школьные учителя. В 41-ом сразу после школы ушел воевать. Три года существовал, как животное – инстинкты и ни одной мысли в голове. Наверное, потому и выжил. Когда перешли в наступление, немного отпустило, но в голове все равно была только война. А как иначе, если друзья каждый день гибнут, все деревни на нашем пути сожжены, все города - в руинах?! В январе 45-го мы вошли в Краков, и он был единственным, который фашисты не взорвали перед уходом. Я, сельский парень, впервые попал в большой, да еще и исторический город. Высокие каменные соборы, дома с колоннами и лепниной по фасаду, Вавельский замок – все казалось мне чудом. Редкие прохожие смотрели на нас настороженно, но скорее приветливо, чем враждебно.

На второй день под вечер ко мне подошел одессит Мишка Кипнис. Не то грек, не то еврей. Я тогда в этом не разбирался. Скорее еврей, потому что понимал по-немецки. Был он лет на пять старше, и как бы опекал меня в вопросах гражданской жизни. Подошел и говорит:
- Товарищ сержант, пошли к шмарам, по-ихнему, к курвам. Я публичный дом недалеко обнаружил. Действующий.

О публичных домах я читал - в родительской библиотеке был дореволюционный томик Куприна. Но чтобы пойти самому…. Я почувствовал, что краснею.
- Товарищ сержант, - засмеялся Мишка, - у тебя вообще-то женщина когда-нибудь была?
- Нет, - промямлил я.
- Ну, тогда тем более пошли. Ты же каждый день можешь до завтра не дожить. Не отчаливать же на тот свет целкой. Берем по буханке хлеба и по банке тушенки для хозяйки. Для девочек – шоколад и сигареты.
- А как я с ними буду говорить?
- Не волнуйся, там много говорить не нужно. Вместо тебя будет говорить американский шоколад.

Публичный дом оказался небольшим двухэтажным особняком. Нам открыла средних лет женщина чем-то похожая на жену председателя нашего сельсовета. Мишка шепнул мне: «Это хозяйка!» Заговорил с ней по-немецки, засмеялся, она тоже засмеялась. Показала глазами на мою винтовку, а потом на кладовку в коридоре. Я отрицательно покачал головой. Позвала меня за собой, сказала нечто вроде «лекарь» и завела в кабинет, где сидел человек в белом халате. Человек жестами попросил меня снять одежду, внимательно осмотрел, попросил одеться, позвал хозяйку и выпустил из кабинета, приговаривая: «Гут, зеа гут».

Потом я, держа винтовку между коленями, сидел в кресле в большой натопленной комнате. Минут через десять подошла девушка примерно моих лет в красивом платье. Её лицо… Я никогда не видел таких золотоволосых, с такими зелеными глазами и такой розовой кожей. Показала на себя, назвалась Агатой. Взяв меня за руку как ребенка, привела в небольшую комнату. Первым, что мне бросилось в глаза, была кровать с белыми простынями. Три года я не спал на белых простынях… Девушка выпростала из моих дрожащих рук винтовку, поставила ее в угол и начала меня раздевать. Раздев, дала кусочек мыла и открыла дверь в ванную с душем и унитазом. Если честно, душем я до того пользовался, но унитазом не приходилось… Когда вернулся из ванной, совершенно голая Агата уже лежала в постели и пристально смотрела на меня… Худенькая, изящная, с длинными стройными ногами… Эх, да что там говорить!

Владимир Сергеевич налил себе полстакана, залпом выпил, наспех закусил хлебной коркой и продолжил:
- Через час я выходил из публичного дома самым счастливым человеком в мире. Некоторые друзья рассказывали, что после первого раза они испытывали необъяснимую тоску. У меня все было наоборот: легкость во всем теле, прилив сил и восторг от одной мысли, что завтра вечером мы снова будем вместе. Как я знал? Очень просто. Прощаясь, Агата написала на картонной карточке завтрашнее число, ткнула пальцем, добавила восклицательный знак и сунула в карман гимнастерки, чтобы я, значит, не забыл.

На следующий день, как только стемнело, позвал Мишку повторить нашу вылазку. Попробовал бы он не согласиться! Если вчера каждый шаг давался мне с трудом, то сейчас ноги буквально несли меня сами. Как только хозяйка открыла дверь, я громко сказал ей: «Агата, Агата!» Она успокоила меня: «Так, так, пан». Если вчера все вокруг казалось чужим и враждебным, то сегодня каждая знакомая деталь приближала счастливый момент: и доктор, и уютная зала, и удобность знакомого кресла. Правда, на этот раз в комнате был еще один человек, который то и дело посматривал на часы. Я обратил внимание на его пышные усы и сразу забыл о нем, потому что мне было ни до чего. Я представлял, как обрадуется Агата, когда увидит мой подарок - брошку с белой женской головкой на черном фоне в золотой оправе. Ее, сам не знаю зачем, я подобрал в полуразрушенном доме во время одного из боев неподалеку от Львова.

Через десять минут Агаты все не было. Через пятнадцать я начал нервничать. Появилась хозяйка и подошла к усачу. Они говорили по-польски. Сначала тихо, потом громче и громче. Стали кричать. Вдруг человек вытащил откуда-то саблю и побежал в моем направлении. Годы войны не прошли даром. Первый самый сильный удар я отбил винтовкой, вторым он меня малость достал. Кровь залила лицо, я закричал. Последнее, что помнил – хозяйка, которая висит у него на руке, и совершенно голый Мишка, стреляющий в гада из моей винтовки.

Из госпиталя я вышел через три дня. Мишку в части уже не нашел. Майор Шомшин, светлая ему память, отправил его в командировку от греха подальше. Так мы больше никогда друг друга не увидели. Но ни отсутствие Мишки, ни свежая рана остановить меня не могли. Еще не совсем стемнело, а я уже стоял перед знакомым домом. Его окна были темными, а через ручки закрытой двойной двери был продет кусок шпагата, концы которого соединяла печать СМЕРШа. Меня увезли в СМЕРШ следующим утром. Целый день раз за разом я повторял капитану несложную мою историю в мельчайших деталях. В конце концов он меня отпустил. Во-первых, дальше фронта посылать было некуда. Во-вторых, в 45-ом армия уже умела постоять за себя и друг за друга.

Я снова не удержался:
- То есть ваш шрам от польской сабли, а не от осколка?
- Ну да, я обычно говорю, что от осколка, потому что проще. Зачем рассказывать такое, например, в школе, куда меня каждый год приглашают в День Победы? А снимать брюки и демонстрировать искалеченные ноги тоже ни к чему.
- Выходит, что рассказать правду о войне не получается, как ни крути?
- Пожалуй, что так. Но и не нужна она. Те, кто воевал, и так знают. А те, кто не воевал, не поверят и не поймут. А если и поймут, то не так.
Мы разлили остатки водки по стаканам. Молча выпили.
- Пойду отолью, - сказал Владимир Сергеевич, - открыл дверь и, слегка прихрамывая, зашагал к санузлу в конце длинного коридора.

Продолжение в следующем выпуске.

Бонус: несколько видов Кракова при нажатии на «Источник».

4.

Лет в пятнадцать мы с друзьями построили для себя площадку. У реки в парке. Парк название относительное, потому что природный. Площадка не Диснейленд конечно, но все по уму. Танцпол, качели, ринг, турник и еще много всяких нужных прибамбасов, типа сортир и прочее. Зацепились от электролинии, что шла на улицу Заречная и о-ля-ля. Танцы-шманцы-обжиманцы. Девок столько, что хоть фейсконтроль на входе ставь. А то приходилось по улицам их искать. Хорошо. Но ведь хочется еще лучше. Поэтому обустройство и стройка не затихала ни на миг. И как люди хозяйственные тащили на площадку, что непопадя, с единственным обоснованием — в хозяйстве пригодится.
Кто притащил два колокола — рупорных громкоговорителей, не суть важно. Но так как с хорошей акустикой были проблемы, решили, что вещь нужная. Прицепили к уселку, опробовали. Немного металлически гавкало, но для Криденса или Битлов, вполне сносно. Повесили на деревья повыше.
В скором времени обнаружили, что на площадке работает вор. Видимо не мы одни хозяйственные. Первым заметил это Серега, любитель метания ножей и наш диск-жокей по совместительству. Украли его ножи. Поначалу он их прятал, а потом стал оставлять прямо в мишени. Ножи, сделанные по спецзаказу местным кузнецом из клапанов и со смещенным центром тяжести, были ему дороги. Разнервничался, все подумали, что появилась «крыса». А он дал зарок, что вора поймает. Стал дежурить, пока на площадке никого не было. Сидел в будочке, которую мы сделали для уселка и магнитофона. Ждал. И дождался.
На площадке появился мужик. Деловито огляделся, поняв, что никого нет, отправился к стопке фальцовки. И начал отбирать приглянувшиеся ему дощечки. Переть на такого в одиночку, Серега, не рискнул. Была огромная разница как в весовых категориях, так и в жизненном опыте. И Серега схватил микрофон, включив уселок.
-Бери-бери больше! Хрен унесешь! - раздался немного шипящий с металлическим оттенком зловещий голос откуда-то сверху. Мужик просто не ожидал и даже пригнулся, задрав голову вверх и озираясь по сторонам. А Серега крутанул ручку уселка на полную. - Верни ножи падла!!! - рявкнул, что есть силы. Мужик хоть и был атеистом, но голос с небес, подсказал, что надо рвать когти. Атеист не атеист, а ведь воровать пришел. Поэтому он сначала ломанулся влево, потом вправо и пошел по прямой. Серега поняв, что мужик уходит, а с ним и его ножи, вложил в крик всю свою душу — Верни падлааААА!!! Верни ножииИИИ!!! ВЕРНИ НООЖИИ ПААДЛААА!!! Его крик поднял спящих на ветках стаи ворон, а порыв ветра — природный, заставил зловеще шелестеть листья.
Когда мы собрались на площадке, Серега нам поведал эту грустную историю.
-Ты хоть его запомнил? - поинтересовались мы.
-Да я его суку из тысячи узнаю!
-Ну тогда не ссы, найдем!
Но искать не пришлось. Мужик появился сам.
-Пацаны, я тут у вас ножи дернул. Вот принес, хочу хозяину отдать и извиниться.
-С чего это? - не поняли мы.
-Они видимо ему очень дороги, я так с армии не бегал. А он орал так, что я до дома этот крик слышал и до сих пор еще в ушах стоит!

5.

Есть у меня старинный ежегодный обычай - помогать соседу по даче ставить бочку. Это не труд, а праздник - офигенно эффектно и толково все организовано, отточено до мелочей за полвека.

Лев Николаевич ветеран космической отрасли, и вся конструкция водоснабжения его дачи живо напоминает ракету на старте - высоченная стальная ферма, на самом верху орбитальный модуль, то бишь сама эта бочка, подключенная к насосу и артезианскому колодцу. Я фотку внизу присобачил, но вся вышка в нее не влезла, только верхушка. Редкий фотограф сможет снять такую вышку целиком, когда вокруг заборы.

Бочку приходится снимать на зиму не только из опасения, что ее спиздят. Наш тихий дачный поселок обходится без подобных происшествий уже четверть века, а когда повесили еще и видеокамеры, Лев Николаевич задумался - не пора ли прервать этот древний обычай, и не трогать бочку. Пусть себе торчит наверху всю зиму.

Но по размышлении понял мудрость предков. Осенью воду из бочки приходится сливать, чтобы не разорвало морозами. Она становится очень легкой, и при этом остается офигенно большой. Серьезно подозреваю в ней титан. Но если не он, то дюраль точно, и довольно тонкий. Сдует с вышки нахрен, первым же шквалом.

В принципе, это был бы неплохой метод автоматического спуска, без всяких усилий. Но может пострадать ценный краник на припое. А также окрестные дома, заборы и деревья, потому что с такой высоты бочка может улететь куда угодно, при добром попутном ветре.

Ее можно было бы опутать стальными тросами и замотать намертво, но смысл? Счастье лазить по этой верхотуре наподобие обезьяны, с тросами наперевес, с риском ебнуться с неописуемой высоты, отнюдь не улыбается Льву Николаевичу. Главное в космической технике - это вовсе не время ее изготовления, а абсолютная надежность.

Поэтому в ход идут отработанные регламенты, часть которых я знаю и активно участвую. Для подъема бочки выбирается погожий весенний день, когда природа шепчет, всё расцветает и распускается, жужжат первые пчелы, кружат первые бабочки, впереди жарка шашлыков - в общем, полный дзен, единственным препятствием к постижению которого является эта гребаная бочка.

Казалось бы мелочь - вся эта лирика. Но на самом деле это мощнейшая психологическая мотивация - упорно трудиться, чтобы бочка поскорее встала на свое законное место, из кранов хлынула вода, женщины принялись нанизывать шампуры, а я мог наконец отправиться растапливать мангал.

Предстоит многое, но все роли заранее расписаны. Я знаю, где лежат огромные лестницы, и как их собрать. Чем и занимаюсь с удовольствием, постукивая кувалдой и соображая детали, куда чё каким концом вставить. Это типа пазла. Тюк-тюк - и вот уже в небо вздымается могучая А-образная конструкция.

Их две - для людей, которые будут держать бочку за оба бока, подымая ее ввысь. В этом участвовали многие поколения, но сейчас это - я и Лев Николаевич.

Есть еще третья лестница, для закатывания самой бочки. Но ее собирать не надо - в сущности, это просто очень длинная доска со вбитыми поперечными опорами, что удобно, когда хочешь передохнуть в процессе подъема бочки. Это типа альпинистского верхнего лагеря, где ночуют перед штурмом вершины.

Отдельная задача - притащить саму бочку. При одном взгляде на нее становится страшно, и хочется позвать еще пятерых. Эта хрень на зиму ставится на попа и высоко громоздится над головой. В общем дурында здоровенная.

Кантуется, однако, удивительно легко, и я дотаскиваю ее до вышки в одиночку, пока Лев Николаевич достает соединительные и поливные шланги с чердака. Не раз у меня возникал соблазн избежать минусов кантовки - поцарапанного пола, снесенных плинтусов, покоцанных ступенек.

Вот взять эдак, присесть, понатужиться, опрокинуть на себя эту бочку, опереть ее себе на голову, встать и выйти из дома охрененным Гераклом, непринужденно приветствуя соседей, вводя в священный трепет родных и близких. Вес-то в общем вполне подъемный - там слегка за 100. Можно и фотосессию устроить, повесить себе на аватарку. Выглядит бочка на 200 минимум. А если фотошопом дорисовать воду, весело брызжущую из краника сверху, народ ваще охренеет.

Меня остановило от этого подвига только то, что размаха рук не хватает, чтобы ухватить бочку за противоположные торцы. Как ни тужься. Это как достать локтем до носа.

А выходить с бочкой, обняв ее за талию, не хочется - придется сильно изогнуться назад для равновесия, и выглядеть это будет, как будто я забеременел этой бочкой. Ну его нафиг, спина дороже. За пару минут спокойно докантую.

И вот приготовления закончены, всё готово к подъему бочки в стратосферу. Придвинуты обе А-образные стремянки неописуемой высоты. Их копыта надежно зафиксированы подставными кирпичами. Поставлена центральная доска для бочки. Сама она вовсю опутана канатами, концы которых дружно держит группа взволнованных женщин по другую сторону бочки. Это для стабилизации, если что-то пойдет не так, и кто-то из нас уронит в высях свой край бочки.

За все полвека никто не уронил. Так что догадываюсь, что вся эта канатная группа - тоже мудрое изобретение наших предков. Может, потому и не уронили, что оттуда исходит мощнейшим лучом самое восхитительное, что есть в подъеме бочки и вообще в жизни - дорогие наши мужики, пожалуйста - останьтесь живы!

Вздохнули, собрались с духом и начали подъем. Но в этот раз он пошел нештатно.

Дикий скрип тормозов на соседнем участке - это прилетел на всех парах Толик. Хороший чувак, и жена у него красавица. Одна у них беда - никак не могут сделать ребенка уже несколько лет. Очень стараются. Это известно всей округе просто потому, что стонут по ночам не на шутку, хотя тщетно пытаются сдерживаться.

Толик в общем-то спокойный, выдержанный парень. Это типично для таких амбалов. Но тут с ним творилось что-то несусветное. Чуть сарай не снес при въезде. Выпрыгнул из машины, сделал крупный глоток из фляжки, покрутил башкой, заметил нас и заорал во все горло:
- Лёва!!!!! У нас сын родился! Александром назвали! Ага, бочку подымаете?! Ща помогу!

После чего разбежался во всю дурь, выхватил у нас из рук бочку, находящуюся уже на двухметровой высоте, триумфально поднял ее у себя над головой и продолжил почти вертикальное движение по крошечным рейкам, набитым на доску, легкой такой походкой, как будто эта доска лежит горизонтально.

Речь Льва Николаевича:
- Поздра... Эй, ты чё удумал?! .. Толик, остановись! .. Отдай бочку! .. Краник береги!!!

С небес гулко:
- Да помню я про этот чертов краник!

Уже близко к цели Толик стал терять равновесие, и в отчаянии - прыгнул! Вверх! В баскетбольной манере сумел забросить мяч в корзину, то есть бочку на верхушку. Бочка тревожно закачалась и загудела, но выстояла.

Спрыгнул он оттуда или просто свалился, я не успел разглядеть. Приземлился грамотно - на все четыре конечности. Глубоко впечатался в грунт. Никаких переломов и растяжений.

Вся операция по подъему бочки в толином исполнении заняла пару секунд. С учетом разбега и падения он уложился в пять. Наша часовая подготовка оказалась в общем-то ненужной. Достаточно было принести Толе доску. И даже краник не пострадал.

Герой после приземления выдал нам чисто гагаринскую улыбку, приветливо помахал рукой и пошел звонить жене. Снимаю шляпу перед столь счастливыми отцами.

6.

Про кино и про «сопли». В самом начале 80-х мы, студенты педфака, прибыли на педпрактику в техникум города Демидова Смоленской области. Кроме зданий техникума, в городе дома выше одного этажа имелись только на одной улице, где располагались магазины, в том числе книжный, и кинотеатр! Ассортимент книжного нас просто потряс, — например, я купил там «Соловьиный сад» Блока, в Москве за этот томик пришлось бы отдать спекулянту немалые деньги. Кинотеатр был маленький, человек на 50. В первое посещение мы посмотрели фильм производства США, во второе — Италии. Не блокбастеры, не хиты, но смотреть можно было. При этом местные жители проявили потрясающее равнодушие к киноискусству: в зале кроме нас никого не было! Мы собрались пойти в третий раз, но выяснилось, что это будет индийский фильм. Я не знаю, чем объясняется предубеждение против индийского кино, ведь я ни одного фильма не смотрел. Вот и в этот раз мы, посмотрев на афишу, решили, что в этот день организуем свой досуг как-то иначе. Но вмешался фактор, о котором я ещё не говорил — «сопли». Поскольку дело было зимой, заселившись в общежитие, мы первым делом начали щупать батареи. Они были горячие! Но заселявшая нас дама охладила наши восторги. «Просто сегодня в техникуме проверка», — сказала она. На следующий день температура батарей сравнялась с комнатной, а комнатная стремилась сравняться с уличной. Мы стали узнавать, как справляются с ситуацией другие обитатели нашей пятиэтажной общаги. Студенты охотно поделились с нами технологией. В хозяйственном магазине приобреталась запасная спираль к электроплитке. Почему не вся электроплитка? Потому что в комнатах общежития не было розеток. Единственным электроприбором в комнате была «лампочка Ильича» под потолком. Вот к её проводам, предварительно оголённым, и прикреплялись концы спирали. Свисая вытянутым овалом, спираль при включении света раскалялась и в комнате становилось тепло. Это устройство и называлось «сопля». Скептически настроенные завсегдатаи сайта могут, конечно, возопить: «Да разве ж можно поверить, что администрация техникума смотрела сквозь пальцы на такое откровенное попрание основ пожарной и электробезопасности??». Ну что скажу, доказательство существования и эффективности «соплей» — то, что мы благополучно прошли практику, и уехали в добром здравии и с хорошими отзывами.
Было у «сопливой», или «сопельной» технологии одно побочное явление. Электросеть общежития была, разумеется, не рассчитана на одновременную работу десятков «соплей» и свет с удручающей регулярностью вырубало. Делать в холодных и тёмных комнатах было нечего. Вот и в тот день, глядя, как в темноте угасая алеет «сопля», мы решили пойти в кино. И тут нас ждал шок! На обычно тихой безлюдной улице были толпы людей, и все они устремлялись к кинотеатру! Происходящее было очень похоже на штурм Зимнего дворца в фильме Эйзенштейна, с одним отличием — если штурм дворца был выдумкой режиссёра и существовал только в кино, то штурм кино был действительностью! Попасть в кинотеатр было невозможно. Индийский фильм я так и не посмотрел. Жду нового повода!

7.

Опять про будни советского отраслевого НИИ. На этот раз - не смешно.

Ура, я написал свою Первую Научную Статью! Нет, не в солидный международный журнал, а всего лишь в наш отраслевой сборник. Между собой мы называли его "боевым листком". Дальше - обычная процедура: рукопись читает научный руководитель. Он делится добычей с ближайшим начальством. Все вместе они мусолят рукопись неделю-другую, предлагают какие-то мелкие правки и в результате оказываются в числе соавторов. Статья получает необходимые рекомендации и отправляется в сборник на рецензию. После рецензирования с какой-то вероятностью публикуется.

Со мной получилось немножко иначе. Мой научный гуру был в отпуске, завлаб - в командировке, а крайний срок подачи рукописей быстро приближался. Так что первым и единственным читателем оказался начальник отдела ака шеф. Это было нарушением субординации да и просто было некрасиво, но шеф сам вызвался меня выручить, и мой отказ выглядел бы почти хамством. Уже на следующий день он позвал меня к себе. Такая оперативность могла означать одно из двух: либо пан, либо пропал. Так и оказалось:

-- Ну что, "Толстоевский", одно слово: ужас-ужас! Считай, рецензенты тебя уже закопали...

-- А что не так?

-- По существу все очень достойно, а вот по форме... понимаешь... так статьи не пишут! Ты пишешь в Романтическом стиле!

-- ???

-- Ну, то есть, сразу видно, что тебе самому интересно этим заниматься, и ты стараешься заинтересовать читателя. Поздравляю - у тебя получилось. Даже я прочел с любопытством. А это уж совсем ни в какие ворота!

-- Почему?

-- Есть Законы Жанра. Надо добиться того, чтобы по прочтении первых двух-трех абзацев читатель начал клевать носом, потом сразу пролистал в конец, до слова "Выводы". Если в выводах нет ничего революционно-нобелевского, то в середину читатель вообще заглядывать не должен. Тогда рецензенты тебе традиционно попеняют на какие-нибудь мелочи, а в итоге - порекомендуют к включению в сборник. А мы все тебя поздравим с первой публикацией.

-- Да у меня там, кажется, видимых ляпов нет, пусть себе читают целиком - хоть вдоль, хоть поперек...

-- А ляпы и не нужны. Тебя вопросами замучают. Почему именно такая методика? Почему именно такой мат-аппарат? И далее по списку. Чтобы на них ответить, тебе придется на пару недель погрузиться в переписку. Потом на каждый твой ответ тебе подбросят еще кучку таких же вопросов. Переписка затянется надолго. То есть в этот выпуск сборника ты уже не попадешь. А к следующему выпуску уже у редактора возникнет вопрос: почему этот парень опять явился с той же самой статьей? Там что, гениальные идеи или великие открытия?

-- Да нет там ничего нобелевского, просто есть интересные результаты.

-- Значит, при второй попытке даже до рецензирования дело не дойдет. Зачем опять тратиться на рецензентов, если и так уже ясно, что там нет ничего нобелевского?

-- Дык а зачем рецензентам меня топить? Им-то я чем не угодил?

-- Ты что, действительно ничего не понял? Это вообще не про тебя. Рецензент - это совместитель. Работа не пыльная, худо-бедно оплачиваемая, уважаемая. Ему дают на рецензию несколько статей, как-то связанных с его основной работой. Вслух этого никто не говорит, но бОльшую часть из них он должен обоснованно забраковать. Иначе больше не пригласят. Сборник не резиновый. Просто так забраковать тоже нельзя; рецензия - официальный документ, если что не так - сразу последуют оргвыводы. А чтобы обоснованно забраковать, надо сначала хотя бы прочитать. И хоть что-то понять. А чем легче прочитать и понять, тем проще придраться и забраковать. Улавливаешь мысль?

-- Кажется, начинаю понимать...

-- Тогда слушай дальше: понятно, что тебе с рецензентами делить нечего - ты для них пешка. А вот твой научный руководитель - человек достаточно известный. Он, кстати, сам много рецензирует. И, поверь, не со всеми своими коллегами он в дружбе. Улыбки и рукопожатия не в счет. На открытый конфликт никто не пойдет - это моветон. А вот, пожимая руку хозяину, исподтишка пнуть его любимую собачку - это в порядке вещей. Понял?

-- За "собачку" - отдельное спасибо...

-- Ладно, пусть будет "щенок". Не обижайся, я тебя ценю. Иначе стал бы я тебе разжевывать все это. У тебя хорошие перспективы, но пока ты не научишься отплясывать все ритуальные танцы, они так и останутся перспективами. Для начала серьезно займись статьей. По сути менять ничего не надо. Просто перепиши все наукообразным, путаным языком, без всякой претензии на литературность. В понедельник покажешь. Да, еще: на соавторство не претендую. Все. Иди. Успехов!

* * *

К "исправленной" статье претензий не было. Вскоре ее опубликовали. Все, включая гуру и завлаба, поздравили меня с почином. На мой неловкий вопрос, смогли ли они ЭТО прочесть, я получил в ответ недоуменные взгляды: а что не так? Статья как статья, ничем не хуже других...

Потом я еще много раз сталкивался с совершенно неудобочитаемой научной литературой. Но больше уже не удивлялся ужасному стилю изложения. Таков был в те годы Закон Жанра. Интересно, а сейчас что-нибудь поменялось?

8.

xxx: вся суть работы почты России: пришел к открытию отделения, был первым, Но когда взял талон оказался пятым. Все бы ничего, но я был единственным в зале ожидания. Ничего, молча прождал "очередь" из 4 человек и забрал таки свою посылку. Спрашивать почему так долго пришлось ждать не стал дабы "не задерживать очередь".

9.

Вся суть работы почты России: пришел к открытию отделения, был первым. Но когда взял талон - оказался пятым. Все бы ничего, но я был единственным в зале ожидания. Ничего, молча прождал "очередь" из 4 человек и забрал таки свою посылку. Спрашивать, почему так долго пришлось ждать, не стал, дабы "не задерживать очередь".

10.

ПОШУТИТЬ ИЛИ ВЫЖИТЬ: «ДЕЛА АНЕКДОТЧИКОВ» ОДЕССЫ

Эти два «дела анекдотчиков» реальны и хранятся в одном из архивов Одессы. Ситуации, в которых человека за пересказанный «неправильный» анекдот могли репрессировать, кажутся жуткими и выглядят невероятно. Но нет, это правда. И к сожалению невероятно они выглядят уже только в Украине.

Сейчас странно представить, что когда-то за рассказанный и пересказанный анекдот (жанр был устным исключительно) можно было подвергнуться репрессиям и нешуточным… Но ещё в чьей-то памяти живы истории, как в компании рассказывали анекдоты, а через день одного арестовали: он оказался самым ленивым и поэтому единственным, кто не пошел доносить на «соанекдотчиков», но, впрочем, такие «анекдоты про анекдоты» уже тоже давно опубликованы. А мне хочется рассказать историю реальную, из времен настолько дальних, что уходят из жизни уже даже те, кто в те дни едва родился…

Спецслужбы – «лучшие друзья историка». От инквизиции до КГБ – в их архивах хранятся сюжеты, вырванные из живой жизненной ткани, кусок жизни, жёстко и жестоко остановленной на ходу, на бегу… Они подлинны и парадоксальны. В СССР в конце тридцатых годов XX века механизмы репрессий уже были сформированы и отлажены – они должны были обработать миллионы лишних человек, но в этой массе, как мошки в янтаре, застыли архивные сюжеты. В том числе и «дела анекдотчиков». В начале последнего десятилетия прошлого века я в составе группы «Реабилитированная история» просмотрела, прочитала и описала десятки, может быть сотни из многотысячного архива «политических дел».
Среди них дело арестованного и впоследствии судимого пожарного одесского почтамта (назовем его Спиридоновым).

На дворе 1938-й год. 40-летний Спиридонов служит пожарным на почтамте, а пожары не каждую смену случаются. Поэтому он, исполнив свои обязанности, т.е. проверив наличие багров, вёдер, ящиков с песком и отсутствие «очагов возгорания», отправляется потрепаться с телефонистками. Посменно пять-шесть девушек связывают одесских абонентов друг с другом. Такая работа требует сосредоточения, трёп пожарного мешает, но он не унимается и, наконец, старшая телефонного узла решает вопрос радикально. По её доносу Спиридонов арестован за «антисоветскую агитацию».

И вот тут начинается самое интересное: во-первых, в доносе пересказывался анекдот, сочтённый этой самой агитацией. Во-вторых, дело было вынесено на суд, а не кануло в бездне бессудных приговоров «тройки». И, если дело в суде, то при деле – адвокат или, как тогда говорили, народный защитник. И на суде он требует рассмотреть содержание анекдота – таким образом этот запретный текст попадает в протокол… Фрагментами, мельчайшими буквами, видно, что секретарю суда самому очень страшно этакое в протокол писать. Что же удалось расшифровать?

"В юности товарища Сталина преследовала полиция и один человек ему помог, укрыл у себя в доме. А когда опасность миновала, то Сталин, уходя пообещал тому человеку, что отблагодарит его, когда будет в силе, а человеку тому нужна будет помощь. Прошли годы, и товарищ Сталин стал первым человеком в государстве и жил в самом Кремле, а тот человек был без работы, беден и голодал, и решил, наконец, отправиться в Кремль и просить у Сталина помощи. Пришёл он в Кремль, но к Сталину его не пустили, а только записку взяли, где просил он помочь с работой, чтобы можно было прилично жить, есть-пить и так далее. Выносят ему в ответ предписание, чтобы отправлялся он на такой-то завод. Приходит он туда и ставят его сторожить проходную. Обидно стало человеку, мол, я его спас, сколько поил-кормил, а он меня – в сторожа. Но и месяца не прошло, как он понял, что отблагодарил его Сталин по-царски…"

И на суде народный защитник попросил прокурора уточнить, что же дурного и антисоветского можно усмотреть в этой истории? Прокурор, да и суд убоялись озвучить, что в анекдоте скрыт намёк на то, что с советских заводов воруют, а охрана потворствует. И начальству, включая Сталина, это известно. Пожарного Спиридонова освободили.

И тут остается сказать, что в этом деле со счастливым финалом есть и третье действие. У Спиридонова в момент ареста было трое сыновей, младший – трёх месяцев от роду. Этот младенец в возрасте 38 лет обратился в КГБ с запросом. В своем заявлении он спрашивал, за что его отец был арестован и провёл более полугода в тюрьме и за эти полгода семью из квартиры выселили и, хотя отец был по суду освобожден, но жилплощадь им не вернули, и семья около 20 лет скиталась по съёмным углам и подвалам. Последний лист дела гласит, что Спиридонов-младший был вызван в соответствующий отдел КГБ, где ему было дано разъяснение. И получена от него расписка, что он разъяснением удовлетворен…

Но слава Богу на дворе не какой-то 38-й год. Судьи сейчас работают более профессионально. Сейчас в суде юморист уже не оправдается, соврав что "имел в виду не то Хуйло". Даже официальная статистика подтверждает — при Сталине в России оправдательных приговоров было больше.

11.

Я влюбился в эту девочку в первый же день, когда мама привела меня в первый класс, а ее привел в тот же самый первый класс ее отец. Это была миниатюрная девочка, похожая на ангела, с прозрачной кожей на цыплячьих запястьях, с красивым личиком, половину которого занимали огромные синие грустные глаза. Скуповатое осеннее северное солнце сначала попадало в эти огромные глазищи, и лишь потом миллионами лучиков разлеталось по праздничным букетам, цветным бантам, форменным бляхам и кокардам первоклашек. Я влюбился мгновенно и бесповоротно. И эта солнечная влюбленность продолжалось все восемь лет, пока мы учились в одном классе. Я подозреваю, что до сих пор это чувство влюбленности никуда не делось из моего сердца, хотя за долгие-долгие годы, минувшие с тех пор, когда я видел ее в последний раз (а это было весной 1962 года, когда мы закончили восьмой класс и разошлись по разным школам), я, естественно, не раз влюблялся, женился, разводился и снова влюблялся…

Нина Смирнова была из офицерской семьи, жили они на дальней окраине Вологды у берега реки в старом деревянном домике с огородом. Ее мама была портнихой, и в те, мягко говоря, скудные годы Нина всегда была прекрасно одета. Все в ней было гипертрофировано аккуратно, ладно и изящно. Всегда разные и всегда белоснежные воротнички, манжетики, изящные пуговки, заколочки, ленточки и шнурочки вызывали во мне чувство восхищения и преклонения перед этим буквально природным совершенством и гармонией. Все восемь лет, которые мы проучились вместе, я жил с этим чувством восхищения и преклонения - тайным чувством, которым невозможно было (стыдно!) поделиться ни с братом, ни с ближайшим другом. Как ни странно, я до сих пор помню ее всегда тщательно отутюженное светло-коричневое вельветовое платьице под форменным фартуком, легкую шубку из серого кроличьего меха и темную вязаную шапочку. Что-то очень особенное должно было происходить в душе мальчишки, чтобы он стал замечать такие вещи…!
Эта влюбленность будила во мне порой довольно странные реакции – я хорошо помню, как меня радовало, что количество букв в ее фамилии совпадает с количеством букв в моей, что она сидит в соседнем ряду точно на таком же месте, что и я в своем, что у нас с ней одинаковые отчества … Правда, огорчало то, что в классе было еще пара-тройка ребят, фамилии которых имели точно такое же количество букв, и что в третьем ряду точно на том же месте сидит самый сильный в классе Вовка Кудряшов, что маму Витьки Упадышева зовут так же, как ее маму.
Конечно, я был не единственным мальчишкой в классе, кто был тайно или явно влюблен в нее. Да, и трудно было в нее не влюбиться - настолько разительно отличалась она от своих одноклассниц, настолько резко выделялась она из общей среды. В то же время я не помню, чтобы она кого-то из мальчишек выделяла. По-крайней мере, я абсолютно точно знал, что на меня она особого внимания не обращала. Удивительно, но это вовсе не порождало во мне какой-то досады, боли или душевных мук, даже не доставляло мне каких бы то ни было неудобств - мне хватало моей очарованности, которая накрыла меня в первую встречу и только росла с годами. Лишь однажды что-то похожее на ревность горячей иголкой коснулось моего сердца. Это случилось, когда наш «астроном» Витя Огородов (а он действительно очень рано и очень всерьез заинтересовался астрономией) сделал потрясающе интересный доклад о Марсе… Я увидел, какими глазами Она смотрела на Витьку в эти минуты…!

Нина была домашним ребенком в интеллигентной семье. Ее высказывания всегда удивляли меня взрослой рассудительностью и необычностью взгляда на вещи. Сейчас я понимаю, что ее юная память легко усваивала интересные сентенции из разговоров взрослых, а логика отличницы легко адаптировала их к потребностям нашего детского, а потом юношеского общения. Хотя я должен сказать, что она всегда стояла несколько в стороне от событий в нашем довольно сплоченном школьном содружестве. И школьная и послешкольная дворовая жизнь пацанов и девчонок здесь, на окраине Вологды, была бурной и насыщенной, но, я думаю, Нина жила в другом мире, более взрослом и сложном, более интеллектуальном и чувственном, чем наш простой и ясный, добрый и жестокий дворовый мир городской окраины.

Каждый год с приближением летних каникул я с грустью понимал, что предстоят три долгих месяца, когда я не смогу ежедневно видеть ее и слышать ее голос. Конечно, в первые же летние дни поток интересных и важных событий целиком захватывал меня, не оставляя ни времени, ни сил для грустных переживаний. Зато последние дни перед Первым сентября были для меня наполнены сладким ожиданием. Я знал, что я обязательно увижу ее! Мир вокруг меня расцветал уже от одной этой мысли! И до сих пор я вспоминаю эти минуты как одни из самых светлых в моей жизни, как исключительный подарок судьбы…

Надо сказать, что моя потребность каждый день видеть ее заставляла меня совершать необычные поступки. Когда я болел и не ходил в школу, я при первой возможности сбегал из дому и, спрятавшись за деревьями, ждал, когда она с подружкой будет возвращаться после школы домой. Если бы кто-то из приятелей увидел меня в этот момент и понял бы, зачем я здесь, я бы прошел через такой позор в собственном дворе, как если бы меня увидели с нотной папочкой под мышкой (суров и безапелляционен был в те времена мальчишечий кодекс чести!).

Наш класс был очень сплоченным - с 1 по 8 класс состав его был практически неизменен. Может быть, поэтому многие из нас до сих пор в контакте друг с другом. Я знаю судьбы многих своих одноклассников, но, к сожалению, Нина Смирнова исчезла с нашего горизонта, и ее судьба для меня и для тех одноклассников, с кем я поддерживаю связь, пока остается неизвестной. Когда появилась возможность поиска в Интернете, я, естественно, попытался найти ее по ее прежней фамилии СМИРНОВА НИНА ВЛАДИМИРОВНА, но, к сожалению, положительного результата поиск не дал.

Я абсолютно уверен, что это был необыкновенный человек, и судьба ее должна была сложиться необыкновенно.

Кем, а главное (и может быть даже важнее!) – какой! она стала в этой долгой взрослой жизни?

12.

Цифровая реальность и карьера провинциала.

Историю эту рассказали коллеги одного из самых молодых генералов МВД. К слову сказать он не только самый наверное молодой, но и из самых дальних краев нашей необъятной страны сделал карьеру из простого участкового в начальники управлений столичного министерства. На вопрос коллег, как он оказался в участковых в таком дальнем Зажопинском участке наш герой предпочитает не говорить. Его право. Но про своих первых подопечных может рассказывать часами. Народ был откровенно маргинальный: бичи, поселенцы, алкашня, шизики, хиппи и прочий сброд. С работой тяжело. Воровство страшное. Но тяжелых преступлений против личности фактически не было. Будучи в поселке человеком новым, участковый одевшись попроще после каждого очередного грабежа выходил на рынок соседнего городка. И не было случая, чтобы на рынке он не находил краденое барахло. Став узнаваемым он нанял за свои деньги бабок старожилок, которые годами торгуют своим поношенным барахлом. Единственным их бизнесом были "премии" от участкового за каждый найденный утюг или кастрюли, торгуемый воришками на этом базарчике. Почти 100% раскрываемость на участке подкинула нашего героя карьерно уже в райцентр. Заодно наш герой стал студентом-заочником одного московского ВУЗа по специальности управления базами данных. Это были времена, когда компьютеры уже появились, но в провинции они использовались лишь как пишущие машинки и игрушки. Картотеки и архивы были еще бумажными и в виде карточек. Даже в Москве. А наш герой в Зажопинском райотделе на софте, купленном у местных фанатов игр, который те привозили с московской горбушки, начал городить на языке SQL базы данных, что на местном уровне стало выглядеть как фантастическое будущее. После первой же презентации на областном совещании героя переводят в область и дают в подчинение уже группу пиджаков, которые за полгода вбивают в базу всю областную шантрапу, кооператоров, придурков психбольниц и пр. Скачок раскрываемости преступлений по области, включая поимку маньяков и серийников сделал начальника областного управления МВД полковником столичного главка, куда он перетащил и нашего героя. А он так и продолжал свои заочные освоения компьютерных систем. Тут уже появился ORACLE и первым кто влез на это поле осмысленно и был наш герой. У него уже был отдел в НИИ, красивая форма, квартирка в пригороде когда началась война на южных берегах. Еще не время, но одним из первых, кто стал анализировать интернет трафик околотеррористической публики и стал наш герой. Много жизней он спас в невзорванных машинах и подъездах наших городов. И звездочки его заслуженны абсолютно честно. И когда очередная столичная тетка с кульками выступает в метро на понаехавших тут, я почему-то обязательно вспоминаю нашего героя и говорю - спасибо, что вы к нам понаехали. Побольше бы таких "участковых" - с головой и совестью.

13.

Луиджи и Винсенто поклялись друг другу, что тот, кто умрёт первый, приложит все усилия, чтобы установить контакт с того света с оставшимся в живых. Первым умер Луиджи. И вот однажды Винсенто, идя по улице, услышал голос:
- Винсенто, друг мой, это я, Луиджи.
Винсенто в замешательстве огляделся по сторонам. Но единственным живым существом поблизости была старая кляча, запряжённая в обшарпанный фургон с мороженым.
- Да, да, - печально сказала лошадь, - это я - Луиджи. Живи как можно дольше, Винсенте, сам видишь, куда может вселиться твой дух после смерти. Мой хозяин лупит меня, держит впроголодь да ещё заставляет таскать этот фургон с мороженым по 16 часов в сутки.
- Но Луиджи, - воскликнул Винсенте, - у тебя же есть дар речи! Почему ты не устроишь скандал своему хозяину?
- Тс-с-с... Бога ради, не выдавай меня, он не должен знать, что я умею говорить. Иначе он наверняка заставит меня орать: "А вот мороженое! Кому мороженое!?".

14.

Рассказывают, что режиссёр Леонид Гайдай, создав свой киношедевр "Бриллиантовая рука", в конце фильма вмонтировал ядерный взрыв. Когда строгая цензура потребовала убрать нелепую концовку, Гайдай попросил, чтобы это было единственным куском фильма, который коснулись ножницы цензоров. Те нехотя согласились.
И вот другой Леонид - Брежнев - стал первым зрителем, увидевшим эту кинокартину. Говорят, "Бриллиантовая рука" ему очень понравилась. Но только фильм закончился, он разочарованно произнёс: "А где же обещанный ядерный взрыв?"

15.

Было ещё прошлой зимой. Работаю сисадмином в универе, сижу допоздна. По нуждам хожу в туалет на предпоследний этаж, там (на этаже, а не в туалете) администрация, и уборщицы следят за идеальной чистотой. В туалетах на других этажах самое безобидное – куча окурков под ногами. Но, и на административном этаже есть одно неудобство: в конце рабочего дня, когда разные проректоры и деканы уходят, единственным источником света остаётся тусклый плафон с надписью “пожарный выход”. Приходится ходить туда с фонарём, благо имеется старый шахтёрский фонарь, переделанный под современные аккумуляторы.

Часов в восемь вечера пошёл на мелкое общение с “белым другом”. В противоположном от туалета конце коридора кто-то шарил по полу пятном света фонаря. Суббота, вечер, в институте только я, охрана и курсы с кафедры дизайна. Есть у нас в техническом ВУЗе такое побочное направление, как “дизайн” – художники, фото, кино и т.п. На свет фонаря вдали коридора я не обратил особого внимания. Мало ли, задержался кто, или уборщица ключ ищет. Я включил свой фонарь, направился в сторону туалета. Подошёл к двери. И в свете фонаря увидел выходящих мне навстречу из тёмного туалета трёх ЗОМБИ. Синюшиые рожи в кровище, сгорбленные, руки тянутся ко мне, утробный голос “у-у-у”. Не знаю, что тогда на меня нашло, но я, 35-летний мужик, стал визжать громче, чем первоклассница, увидевшая у себя в портфеле мышь. Если бы ко мне в тёмном подъезде подошёл гопник с ножом, я хотя бы попытался врезать ему по сопатке. А тут я визжал. У психологов подобное называется “разрыв шаблона”. Выяснилось, зомби тоже подвержены “разрыву шаблона”, за те пару секунд, пока я в полумраке издавал нечеловеческие вопли, они, не сговариваясь, скрылись в женском туалете. Сзади ко мне шло тело с фонарём, который оказался подсветкой у видеокамеры. Он начал говорить первым, и это спасло его от того, что я камеру не вставил ему в дырочку для клизмы.

Что оказалось на самом деле. Эти студенты с “дизайна” для какого-то конкурса снимали короткометражку-ужастик. После окончания занятий, а занятия у них вечером, поднялись на этот пустой тёмный этаж для съёмки очередной сцены. Загримированные под зомби студенты по сигналу должны были выйти и произвести описанные дюжиной строк выше действия. Под сигналом подразумевался приближающийся свет фонаря видеокамеры. Только оператор замешкался, а я, подходя к туалету, включил свой фонарь. На свет из тёмного туалета на меня пошли у-у-ухающие зомби. В сценарий фильма явно не входило случайное появление вопящего небритого волосатого мужика в шахтёрской каске с фонарём на лбу. Жаль, не засняли. Хотелось бы посмотреть со стороны на сцену, как обезумевший админ изгоняет зомбарей.

16.

Дима Иванец был "духом" тормознутым, туповатым, но исполнительным. И тут ему повезло, не знаю может первый раз в жизни может нет, но повезло именно ему. В тот момент он стал звездой на час, узрев на столе у нашего капитана ЭТО.

Вообще-то нас учебой в учебке особо не загружали и явление когда наш кэп сваливал ковыряться со своей "ласточкой" - зеленой и ушатанной ВАЗ-2102 было постоянным и повторяющимся. За капитаном Шубенковым вообще числились две слабости, по крайней мере мы вычислители только их, это его "ласточка" и стрельба из рогатки по крысам и воронам за хозблоком. И если вторую страсть мы наблюдали изредка и только в нарядах прохаживаясь с автоматом на посту, то страстью к "ласточке" пользовались весьма умело. Стоило нам устать учиться, когда после обеда молодой организм просто рубило в сон на занятиях по изучению уставов или допотопного телеграфного аппарата, как этим пользовался любой в меру ловкий боец из нашего взвода. Любой вопрос на автомобильную тему, типа "какое давление у вас в шинах и как это влияет на расход бензина у машины" или "как отрегулировать трамблер", гарантированно выбивало преподавателя из учебного процесса и особо ловкие могли воспользоваться этим и поспать склонившись за могучим телеграфным аппаратом.

В тот день кэп, как обычно на занятиях отсутствовал, то ли вытачивал какую-то хрень в РМО, то ли выпрашивал бензин у прапорщика со склада ГСМ. Дав задание изучать устав СА он испарился из учебки оставив контролировать нас сержанта учебного взвода. Который периодически заходил в учебный класс между стаканом чая в каптерке и сигаретой в туалете. Мы особо не борзели ибо себе дороже, сиди себе и сиди и либо кемарь, либо тихонько трепись с друзьями. Периодически кто-нибудь вставал с места и прохаживался по классу. Вот и Дима заскучав и походив по кабинету решил изобразить из себя капитана и посидеть на его стуле. Но шаловливым ручонкам не лежалось спокойно и они от нечего делать начали перекладывать немногочисленные бумаги. Вопль Димы разбудил всех кто спал.
На него шикнули, "тихо, мля". Но удивление и радость на лице, а так же шопот "ребята идите сюда" заставили поднятся и подойти поближе. В руках у тормоза Димы была просто сногсшибательная вещь, листок распределения второго взвода учебной роты полка связи. К тому моменту мы отслужили чуть более 3 месяцев и не за горами было распределение по боевым частям. Узнать куда же тебя закинет судьба, было просто несбыточной мечтой, почти как пожрать от пуза и всласть выспаться. Ну я и говорю несбыточная мечта.
Взвод загудел все пытались выхватить листок из рук Иванца или хотя бы заглянуть в него. Счастливчики узревшие место будущей службы спешили к карте, чтобы отыскать пгт.Мирный или Тикси. Кто-то радовался, что остается в Москве, кто-то заранее ругал кэпа и взводного за место на берегу Северного ледовитого океана. Кипели мексиканские страсти...

Единственным человеком, кто оставался совершенно спокоен был я. И вовсе не потому, что с Афганом мы пролетали полюбому, т.к. еще в мае прошлого года начался вывод войск. Просто, как я и предполагал я оставался в Москве.
В этом не было ничего необычного, особенно если учесть, что листок распределения я написал сам еще вчера 31 марта, вписывая хороших ребят в хорошие места, а придурков на о.Шпицберген.
И 1 апреля 1989 года мне оставалось только придумать, как обнародовать данный документ. Думал не долго и воспользовавшись отлучкой кэпа, оставил торчащим уголок с фамилиями из под бумаг на столе. Далее надо было лишь дождаться в меру любопытного товарища
(имена и фамилии в истории изменены)

С праздником вас ребята, с первым апреля. ДМБ-90
М.Максимов - Челябинск, Г.Кижас - Шяуляй, А.Батов - Пермь, И.Салимгараев - Ош, А.Агеев -Оса

17.

ПАРИЖСКИЙ ГРУЗЧИК
Во времена, когда бумажки от жвачки хранилась в советских семьях наравне со свидетельством о рождении, а захватывающая история о том, какой у неё был вкус, исполнялась на бис при каждом семейном застолье, учился я в одном из поволжских университетов с Хосе Викторовичем Хэбанес Кабосом. Кто не в курсе, Хосе Викторович был потомком в первом колене детей коммунаров, вывезенных из республиканской Испании в промежутке между 1937 и 1939гг уже прошлого века.(история от 28.04.2012)
В 1975 году умер генералиссимус Франко, в 1980 в Москве состоялись Олимпийские Игры. Может быть, поэтому и, наверное, вкупе ещё с целым рядом причин, отца Хосе Викторовича пригласили в очень специальные органы и открыли секрет, который им был известен давно, а именно, что в далёкой Испании у него есть родственники, и эти родственники много лет ищут следы мальчика, сгинувшего в Советской России накануне Второй Мировой войны. Вручили бумагу с адресом и попросили расписаться в двух местах. За бумагу с адресом и за то, что он прошёл инструктаж по поводу возможных провокаций со стороны счастливо обретённых близких. Инструктаж сводился к тому, что ему посоветовали (конечно же, во избежание возможных провокаций) бумажку спрятать подальше и сделать вид, как будто её и не было.
Тем же вечером, на кухне полутора комнатной хрущёвки гостиничного типа (это, когда трое за столом и холодильник уже не открывается) состоялся семейный совет. Решили: писать родне и ждать провокаций.
Ответ пришёл через месяц, откуда-то с севера Испании, из маленького провинциального городка, где чуть ли не половина населения была с ними в какой-то степени родства. Священник местной церкви на основании старых церковных записей о рождении, крещении, документов из городского архива отправил несколько лет назад в советский МИД очередной запрос о судьбе детей, сорок лет назад увезённых в гости к пионерам. Теперь он славил Господа за то, что тот сохранил жизнь Хэбонес Кабосу старшему, за то, что нашлась ещё одна сиротка (Хэбонес Кабос старший был женат на воспитаннице того же детского дома, где рос сам), и отдельно благодарил Всевышнего за рождение Хэбонес Кабоса младшего.
Далее, как и предупреждали в очень специальных органах, следовала провокация. Служитель культа звал их, разумеется, всех вместе, с сыночком, приехать погостить в родной город (скорее деревню, судя по размерам) хотя бы на пару недель. Расходы на дорогу и проживание не проблема. Как писал священник, прихожане рады будут собрать требуемую сумму, как только определятся детали визита. Видимо, в городке советских газет не читали, и, поэтому, не знали, что трудящиеся в СССР жили намного обеспеченнее угнетённых рабочих масс капиталистической Европы. Тем не менее, родственников и падре (который, как оказалось, тоже был каким-то семиюродным дядей) отказом принять помощь решили не обижать, и начался сбор справок и характеристик. Так о предстоящей поездке стало известно у нас на факультете. Здесь для многих путешествие по профсоюзной путёвке куда–нибудь за пределы родной области уже была событием, достойным описания в многотиражке, наверное, по этой причине предстоящий вояж большинство восприняло близко к сердцу. Почти, как свой собственный..
Хосе был хороший парень, но, мягко скажем, не очень общительный. Он был близорук, носил очки с толстыми линзами и обладал какой-то нездоровой, неопрятной полнотой, выдающей в нём человека весьма далёкого от спорта. Особой активностью в общественной жизни не отличался, но в свете предстоящей поездки на Пиренейский полуостров стал прямо-таки «властителем умов» доброй половины нашего факультета и примкнувших почитателей и почитательниц (преимущественно по комсомольской линии), проходивших обучение на других факультетах. В те полтора-два месяца, что тянулся сбор необходимых бумаг и согласований, Хосе одолевали поручениями и просьбами. Девушки, на которых Хосе и посмотреть-то стеснялся, подходили первыми и задавали милые вопросы: «А правда ли, что в Испании на улицах растут апельсины и их никто не рвёт?» или « А правда, что там все свадьбы проходят в храмах и, поэтому, нет разводов?». В комитете ВЛКСМ факультета дали понять, что ждут от него фоторепортаж об Испании и сувениры. В университетском комитете ВЛКСМ от него потребовали материалы для экспозиции «Герои Республиканской армии и зверства режима Франко», стенда «Крепим интернациональную дружбу» и, конечно же, сувениры для комсомольских секретарей, а было их три - первый, второй и третий.
Надо сказать, что вся эта суета мало радовала Хосе Викторовича Хэбанес Кабоса. Плюсы от поездки просматривались чисто теоретически, ввиду мизерной суммы в валюте, которую разрешалось менять и того, что, судя по многочисленным косвенным данным, глухая провинция испанская мало чем отличалась от глухой провинции российской. А список просьб и поручений, тем не менее, рос от кабинета к кабинету. И только одно обстоятельство грело душу будущего путешественника. Так как дорогу оплачивали родственники, то они и проложили маршрут, который обеспечивал нужный результат при минимальных затратах. Поэтому, в Испанию семья летела до какого-то аэропорта, где их встречал падре на автомобиле и вёз потом до родного городка, а вот обратно они отправлялись с ближайшей железнодорожной станции во Францию, до Парижа !!!, там пересадка на поезд до Москвы. Один день в Париже в 1981 году для провинциального советского паренька, пусть даже и с испанскими корнями… Боюсь, сегодня сложно будет найти аналогию, скорее невозможно.
Нас с Хосе объединяло то, что жили мы в промышленном районе далеко от центра города, соответственно далеко и от университета, поэтому нередко пересекались в транспорте по дороге на учёбу и обратно. Сама дорога занимала около часа в один конец, мы оба много читали, немудрено, что к четвёртому курсу уже достаточно хорошо друг друга знали, обменивались книгами и впечатлениями о прочитанном. Любимыми его писателями были Хемингуэй и Ремарк. Думаю, что во многом по этой причине, Париж для него был каким-то детским волшебством, сосредоточением притягивающей магии. В последние недели до отъезда все наши с ним разговоры сводились к одному – Париж, Монмартр, Эйфелева башня, Монпарнас, набережные Сены. Все его мысли занимали предстоящие восемь часов в Париже. К тому времени он и в Москве-то был всего один раз, ещё школьником, посетив только ВДНХ, Мавзолей, музей Революции и ГУМ. Но в Москву, при желании, он мог хоть каждый день отправиться с нашего городского вокзала, а в Париж с него поезда не ходили.
Буквально за считанные дни до поездки, мы, в очередной раз, пересеклись в автобусе по дороге домой с учёбы и Хосе, видимо нуждаясь в ком-то, перед кем можно выговориться или, пытаясь окончательно убедить самого себя, поделился, что не собирается покупать там себе кроссовки, джинсы или что-то ещё, особо ценное и дефицитное здесь, в стране победившего социализма. На сэкономленные таким образом средства, он мечтает, оказавшись в Париже, добраться до любого кафе на Монмартре и провести там час за столиком с чашкой кофе, круассаном и, возможно, рюмкой кальвадоса и сигаретой «Житан» из пачки синего цвета. Помню, меня не столько поразили кроссовки и джинсы на одной чаше весов (по сегодняшним временам, конечно, не «Бентли», но социальный статус повышали не меньше), а кальвадос и сигарета на противоположной чаше непьющего и некурящего Хосе. Хемингуэй и Ремарк смело могли записать это на свой счёт. Вот уж воистину: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся»…
Через полмесяца Хосе появился на занятиях. Он практически не изменился, как никуда и не ездил, разве что сильно обгоревшее на южном солнце лицо выделялось на нашем общем бледном фоне. На расспросы реагировал как-то вяло, так, что через пару дней от него все отстали. К тому времени большинство наших комсомольских боссов стали появляться с яркими одинаковыми полиэтиленовыми пакетами, где было крупным шрифтом прописано «SUPERMERCADO» и мелким адрес и телефон. Надо думать по этой причине, они тоже Хосе особыми расспросами не донимали. Я пару раз попытался завести разговор о поездке, но как-то без особого результата. А ещё через полмесяца случилось Первое Мая с праздничной Демонстрацией, после которой разношерстная компания в количестве полутора десятка человек собралась на дачу к одной из наших однокурсниц. Пригласили и Хосе, и он, как это не однажды случалось ранее, не отказался, а даже обязался проставить на общий стол литр домашней настойки (впоследствии оказавшейся роскошным самогоном). Тогда-то мы его историю и услышали.
Апельсины действительно росли в Испании прямо на улицах, и никто их не рвал. Больше того, складывалось ощущение, что в городке, где они оказались, никто не плевался на улице, не бросал окурков и не устраивал пьяных драк с гулянием и песнями. Поселили их в маленькой семейной гостинице, где владельцем был тоже какой-то родственник. В первый вечер в ресторанчике той же гостиницы состоялся ужин, на котором присутствовали большинство из родственников. Тогда же определилась программа пребывания. Особой затейливостью она не отличалась. Каждый день за ними после завтрака заезжал кто-то из новообретённой родни, возил, показывал, как живёт, как работает, а вечером ужин и воспоминания, благо родители стали постепенно воспринимать, утраченный было, родной язык. Время быстро бежало к отъезду и уже были розданы все сувениры, в виде водки, матрёшек и металлических рублей с олимпийской символикой. Не без участия кого-то из родственников были приобретены и сувениры для Родины, а именно, пара простеньких двухкассетников, которые подлежали реализации через комиссионный магазин немедленно по приезду и рулон коврового покрытия размером 2х7,5 м. Судьбу ковролина предполагалось решить уже дома, оставить его себе или, разрезав на три куска, продать. В условиях тотального дефицита стоимость ковриков зашкаливала за три месячных зарплаты главы семьи. Настал день отъезда. Поезд на местном вокзальчике останавливался на несколько минут, провожающие помогли найти нужный вагон и занести вещи. Ковролин был тщательно скатан в рулон и упакован в бумагу и полиэтилен. По середине рулон для удобства был перетянут чем-то вроде конской сбруи, которую можно было использовать как лямки рюкзака и нести это сооружение на спине, либо использовать как ручки сумки и нести рулон уже вдвоём. Судя по полученным инструкциям, дорога с вокзала на вокзал в Париже должна была занять не более тридцати - сорока минут на метро. Такси обошлось бы значительно дороже, да и коврик вряд ли бы туда поместился. Чай в испано-французском поезде проводники не разносили, поэтому поужинали тем, что собрали в дорогу родственники, и Хосе Викторович заснул, мечтая о том, как проснётся утром в Париже. Утро наступило, но Парижа ещё не было. Поезд опаздывал на пару часов. В итоге, к моменту прибытия, от планировавшихся восьми часов, на всё про всё оставалось что-то около пяти. Хосе уже смирился с тем, что придётся отказаться от подъёма на Эйфелеву башню и довольствоваться фотографией на её фоне. На перроне он водрузил на себя ковролин, оказавшийся неожиданно лёгким для своих угрожающих габаритов, и, взяв ещё какой-то пакет, отправился вместе с родителями на поиски метро. Метро нашлось довольно быстро, и Хосе с гордостью про себя отметил, что в Московском метрополитене не в пример чище. Насчёт красивее или не красивее Хосе представления составить на этот момент ещё не успел, так как придавленный ковролином мог наблюдать только пол и ноги родителей, за которыми он следил, чтобы не потеряться в потоке спешащих парижан. Пока Хэбанес Кабос старший пытался на испано-русском наречии получить совет у пробегающих французов о том, как проще добраться с вокзала на вокзал, Хэбанес Кабос младший переводил дыхание, прислонившись ношей к стене. Только с третьего раза они загрузились в вагон (первая попытка не удалась, потому что дверь сама не открылась, пока кто-то не потянул рычаг, во второй раз Хосе недостаточно нагнулся и рулон, упершись в дверной проём, перекрыл движение в обе стороны). Проехали несколько остановок, как им и объяснили. Уже на платформе коллективный испанский Хэбанес Кабосов старших помог установить, что нужная точка назначения находится значительно дальше от них, чем за полчаса до этого. Ещё пять минут подробных расспросов помогли избежать очередного конфуза. Оказалось, что пересев в обратном направлении они окажутся ещё дальше от цели. Так устроено парижское метро, на одной платформе – разные ветки. Переход занял минут пять, но показался Хосе бесконечным.
В Париж пришла весна, окружающие спешили по своим делам одетые в легкомысленные курточки и летнюю обувь, а наши герои возвращались на Родину, где в момент их отъезда ещё лежал снег, и одежда на них была соответствующая. Пот тёк ручьём и заливал лицо и глаза, а перед глазами сливались в единый поток окурки, плевки, пустые сигаретные пачки, раздавленные бумажные стаканчики из под кофе. Рулон, в начале пути смотревший гордо вверх, через несколько минут поник до угла в 45 градусов, а к финишу придавил Хосе окончательно, не оставляя тому выбора в смене картинки. С грехом пополам, протиснувшись в вагон метро, он испытывал блаженное отупение, имея возможность выпрямить насквозь мокрую от пота спину и отдохнуть от мельтешения мусора в глазах. Если бы в тот момент кто-то сказал, что это только начало испытаний, возможно Хосе нашёл бы предлог, как избавиться от ковролина ещё в метро, но только на вокзале, и то не сразу, а после долгого перехода с ношей на горбу, в позиции, которую и в те времена считали не слишком приличной, после долгих поисков информации о своём поезде, стало ясно – это не тот вокзал. От этой новости слёзы из глаз Хосе не брызнули только по одной причине, судя по насквозь мокрой одежде, они уже все вышли вместе с потом. Во-первых, это предполагало, как минимум, потерю ещё часа времени, во-вторых, повторная плата за метро была возможна только за счёт части его заначки, где и так всё было просчитано впритык ещё у родственников в Испании. Вдобавок ко всему, продукция отечественной легкой промышленности, в которую было облачено семейство во время скитаний по парижскому метро, рулон ковролина и странный язык на котором они обращались за помощью, существенно сокращали круг лиц, готовых помочь им консультацией. Блеснуть своим, весьма посредственным, знанием английского и принять участие в расспросах редких добровольцев-помощников Хосе не мог, так как придавленный ковролином находился в позе, позволяющей видеть только обувь интервьюируемых. В итоге было принято решение, что на поиски информации о маршруте до нужного вокзала отправляются мужчины, причём источник информации должен быть официальный, а сеньора Хэбанес Кабос остаётся караулить рулон и остальной багаж.
Мужчины вернулись с листком бумаги, на котором был тщательно прописан и прорисован путь с вокзала на вокзал и, на обороте, крупная надпись на французском, призывающая всех, кто её читает, помочь владельцам листочка не сбиться с маршрута. Дальше были переходы, вагоны и, наконец, нужный вокзал. Когда через пару часов подали московский поезд, Хосе, молча просидевший всё это время, обречённо продел руки в лямки и побрёл вслед за родителями к нужному вагону. Проводник, выглядевший в форме просто щегольски, видимо не привык видеть у себя подобную публику. Приняв проездные документы, он скептически оглядел Хэбанес Кабосов старших, задержал взгляд на унизительной позе сгорбленного под рулоном Хосе и, обнаружив, что держит в руках три паспорта, с ленивым удивлением спросил: «Что, грузчик тоже с вами?»
Так закончилось это путешествие. Единственным воспоминанием о нём остался заплёванный и грязный пол парижского метро и тяжесть, не позволяющая разогнуть спину, чтобы увидеть хоть что-то, кроме обуви впереди идущих….
PS. Вот, вроде бы и всё. Но надо сказать, что тогда эта история настолько меня впечатлила, что через 14 лет оказавшись в Париже я первым делом поехал на Монмартр, заказал кофе и круассан (оказавшийся банальным рогаликом), кальвадос и сигареты «GITANES» без фильтра в синей пачке, а в метро так и не спустился. С тех пор я побывал в Париже раз пять, но до сих пор не знаю, какое там метро. Боюсь, всё ещё грязно….

18.

Капитана Бабкина (прошу прощения уже майора) не любил никто. Коллеги по военной кафедре за то, что, по слухам, карьерой своей был он обязан то ли первому, то ли второму секретарю обкома партии, выходцу из той же глухой деревни, что и родня майора. Студенты не переносили его мелочного придирчивого занудства, и какой-то паталогической безграмотности, от которой временами даже дух захватывало. Всё, за что он ни брался, блестяще доводилось до полнейшего абсурда, и даже если вначале воспринималось со смехом, затем действовало, как выматывающая зубная боль.
Это был первый день после зимней сессии. До 23 февраля, главного праздника кафедры, оставалось около недели. Минут через двадцать после начала первой пары в аудиторию зашёл кто-то из старших офицеров и предложил сделку, добровольцы, готовые внести посильный, но высокопрофессиональный вклад в дело подготовки к празднику, получают освобождение от занятий на сегодня и ближайшие две недели. Цена не малая, учитывая, что «война» хоть и была раз в неделю, но состояла из четырёх пар плюс пятая пара «самоподготовка». Конкурс прошли не многие, мы с приятелем, вызвавшиеся подготовить наглядную агитацию в виде кумачовой растяжки «НАДЁЖНО ЗАЩИТИМ ЗАВОЕВАНИЯ СОЦИАЛИЗМА» и Майк, в миру Миша Майков (если читаешь – привет!!). Ему досталась побелка потолка на площадке между лестничными пролётами, там кто-то оставил открытым на ночь окно этажом выше, и вода, пройдя сквозь перекрытия, отметилась грязными пятнами.
Оставшиеся, вынужденные штудировать устройство штатива артиллеристской буссоли (она же тренога), люто нам завидовали. И никто не принял в расчёт одной детали. Дежурным по кафедре в этот день был майор Бабкин. Надо сказать, что для всех офицеров дежурство было чем-то сродни наказанию. И правда, кому охота приходить первым, проверять сохранность пломб, на утреннем разводе докладывать начальнику о численности, чморить опоздавших, уходить последним, проверяя свет и воду на всех этажах. Бабкину при новых погонах эта роль досталась впервые. До этого он был единственным капитаном среди полковников, подполковников и майоров. Он очень хотел оправдать оказанное доверие и, похоже, был счастлив проявить воинскую смекалку, расторопность и доблесть.
По такому случаю майор загодя постригся, поэтому головной убор казался великоватым и сползал с абсолютно круглой головы на глаза и уши. Шинель, наоборот, сходилась с трудом. За недолгое время после гарнизонной жизни майор приобрёл бёдра шире плеч, по этой причине ремень с кобурой у него был значительно выше талии, а портупея казалась лишним дизайнерским элементом, так как сползти под тяжестью оружия ремню возможности не было. При этом всём, демонстрирующий начальству рвение Бабкин перемещался по вверенному ему объекту с беспокойством хлопотливой курицы.
Когда он в третий или четвёртый раз, с интервалом в 10-15 минут, появился перед нами в тесной каптёрке, где мы пытались на старую деревянную раму натянуть шесть метров напоминавшей марлю красной ткани и, пыжась от собственной значимости, учил, как держать в руках молоток, мы, от греха подальше, просто заперлись изнутри, а снаружи повесили красочно оформленную табличку: «Не мешать! Работают люди». Оставшееся до перерыва время он провел на лестничной площадке с Майком, и пока тот, готовя себе рабочее место, сооружал высокие «козлы» (потолки на кафедре были за пять метров), майор показывал пальцем, как тот должен водить по потолку кистью.
Перерыв после первой пары тоже ознаменовался новшеством. Полсотни студентов, привычно куривших под козырьком у входа на кафедру, он погнал к «специально оборудованному месту». «Местом» служила открытая всем ветрам площадка у деревянного пожарного щита на стене здания, выглядевшего окаменелостью под бесчисленными слоями покрывавшей его масляной краски. Через некоторое время, дабы не подавать дурной пример, ёжась под мокрым снегом, туда побрели офицеры.
Сразу после перерыва он посопел у нашей запертой изнутри двери, поизучал грозную табличку и, разочаровано вздохнув, пошёл искать себе новое дело. Дело нашлось быстро. На полу широкого коридора командирского, или как его ещё называли «штабного» этажа, где располагалась и наша каптёрка, белели четкие меловые следы. Следы привели к Майку. Побелка уже началась, и часть содержимого ведёрка с мелом, в виде редких капель, покрывала пол. Запрокидывая голову к находящемуся почти на три метра выше Майку, и придерживая фуражку, которая слишком свободно себя чувствовала на коротко стриженом основании, Бабкин закудахтал:-«Вы это того… Ты это чё? Не капай, твою мать!!!»
Тут надо немного про особенности характера Майка. Он был очень немногословный, но весьма жёсткий, если того требовали обстоятельства. По этой причине он был отчислен из университета три года назад из-за конфликта со старшекурсниками в общаге, практиковавшими там дедовщину. Для двоих старшекурсников тогда вызвали «скорую», для Майка милицию. В итоге два года он провёл в армии и восстановился на второй курс уже к нам. По этой причине, я не очень верю, что ведро случайно оказалось на самом краю, и Майк случайно задел его ногой в тот самый момент, когда подпрыгивающий снизу Бабкин требовал, чтобы «не капало».
Поток из опрокинувшегося ведра угодил ему прямо на темечко, превратив майора в вылепленное из тающего пломбира, абсолютно белое изваяние. Секунд десять изваяние не шевелилось и не подавало звуков. Потом, на месте, где должно было быть лицо, чуть ли не с хлопком открылся один глаз, сморгнул, затем второй и оба глаза сморгнули синхронно. Следом, ниже глаз с шумом вышел воздух, и показались три отверстия, две ноздри и рот. Майк, наверху, сидя на корточках, внимательно наблюдал за превращениями.
-«Ты это чего, а?», плаксиво завыл Бабкин. «Ты же меня ё@ твою мать, того,…,облил, а?». Молчание было ему ответом. Развернувшись на каблуках, и водрузив почти чистую фуражку на голову, которую, как и всего его до пят, делая похожим на весеннего снеговика, густым киселём покрывал застывающий мел, он потрусил в кабинет начальника кафедры.
Через какое-то время на площадку к Майку спустился полковник Токмаков, замещающий в этот день начальника, один из немногих офицеров, к которому мы, студенты, относились с уважением. Задумчиво оглядев не добелённый потолок, лужу мела на полу он подошёл к окну, открыл его и достал сигареты. Майк по-прежнему сидел на своём насесте под потолком. Токмаков закурил и, посмотрев на Майка, взглядом предложил сигарету и ему. Майк достал свои, и, расценив предложение сигареты, как разрешение курить, закурил у себя наверху. Через пару минут полковник, опять-таки, взглядом, показал Майку – гаси. Закрыл окно и спросил – «До трёх успеешь закончить?» Майк утвердительно кивнул. «Да. И лужу эту убери до перерыва», - добавил Токмаков уже на ходу.
Говорят, Бабкин ещё долго писал служебные во все инстанции с требованием публичной казни Майка. Но отчислять его второй раз, видимо, сочли моветоном.

19.

История этого посетителя нашей депутатской приемной сильно напоминает
эпизод работы Тройки по Рационализации и Утилизации Необъяснимых Явлений
из «Сказки о тройке» братьев Стругацких. Был там у них изобретатель,
который из механической пишущей машинки и лампочки с тумблером изобразил
мыслящее устройство. Оказывается, подобные граждане встречаются не
только на страницах фантастических романов.
Никогда не предполагал, что придется столкнуться с чем-то подобным.
Честно признаюсь, что к изобретателям, посещающим приемную депутата, я
отношусь с изрядной долей скепсиса. По моему внутреннему мнению,
человек, если он что-то изобрел, должен идти с заявкой в Роспатент, на
завод, который сможет запустить его изобретение в серию, или, на худой
конец, ехать на инвестиционный форум, чтобы найти спонсора раскрутки
своей гениальной идеи. Если же человек обращается в депутатскую
приемную, санэпидемстанцию, Государственную Думу или пожарную команду,
то этот человек либо Петрик, либо психически нездоров.
Представший передо мной гражданин определенно Петриком не являлся,
нанофильтров для очистки воды не изобретал, но имел маниакальный блеск в
глазах и потрепанную бумажку в руке. Бумажку проситель не замедлил
предъявить. Она оказалась ответом из местного подразделения ФСБ. По
содержанию документ был лаконичен и свидетельствовал о том, что наши
чекисты вопросами рецензирования изобретений не занимаются (что, заверяю
читателя, истинная правда).
- Меня зажимают! - заявил визитер, - я требую призвать их к порядку,
требую справедливости!
- Вас зажимает ФСБ? - уточнил я.
- Да, они. У них там один блат и кумовство. Меня пускать не хотели. А я
сделал изобретение, которое перевернет мир и сделает Россию ведущей
мировой державой.
- Интересно. В чем же заключается Ваше изобретение?
- Я изобрел аппарат, который определяет на расстоянии взрывчатку. Теперь
решена проблема международного терроризма. Россия будет обладать
эксклюзивным правом на мое изобретение. Его будут у нас покупать
американцы, англичане, французы, немцы, японцы. Они теперь полностью от
нас зависят, понимаете?
Уши визитера поросли кудрявым серым мхом и содержали в себе вату.
Невысокого роста, одетый во френч образца сталинских времен, посетитель
распространял вокруг себя запах нафталина. Я представил себе японцев,
которые униженно выпрашивают у этого субъекта хотя бы пару экземпляров
его чудесного изобретения, полностью зависящих от него немцев и
французов, награждающих изобретателя орденом Почетного легиона. Картина
получалась абсолютно сюрреалистическая.
Добило меня видение президента Обамы в панике сжимающего виски руками.
Перед Обамой сидел министр обороны США Леон Панетта, только что
сменивший на этом посту Роберта Гейтса. Судя по выражению лица Панетты,
он отчетливо ощущал приближение заката своей карьеры. Очки Панетты
заволокло туманом, а в руках он нервно теребил карандаш. Директор ЦРУ
пытался делать вид независимый и даже отчасти бесшабашный, но у него это
плохо получалось. Время от времени лицо генерала Петрэуса, еще хранившее
на себе следы афганского солнца, искажала непроизвольная судорога и он
бросал умоляющий взгляд на уступившего недавно ему свою должность
Панетту. «Что у нас есть на этого русского? Мы не должны допустить,
чтобы Россия стала первым и единственным обладателем этого аппарата!»
с ноткой истерики в голосе спрашивал Обама. «Увы, господин Президент… Он
настоящий патриот и бескорыстный гражданин своей страны. Мы предлагали
ему самолет, яхту, остров на Гаваях и годовой запас ушной ваты
Джонсон&Джонсон. Он спустил с лестницы трех наших лучших агентов и
сказал, что родина не продается», отвечал Петрэус. «Тогда все пропало.
Мы теперь полностью зависим от русских. Они узнают все наши военные
секреты не выходя из Кремля. Нужно сдаваться. С понедельника начинаем
обмен долларов на российские рубли. Только это спасет нашу экономику.
Лимит обмена не более тысячи долларов на одного человека. Господи, спаси
Америку!». Панетта неожиданно улыбнулся, но промолчал. Его аналитики
давно предсказывали такое развитие событий. Личные капитал Панетты давно
были переведены в рубли и лежали в оффшорном белорусском банке на счете
подставной фирмы, зарегистрированной на чужое имя. Небольшой, но
комфортабельный домик в Красной поляне уже полгода был готов к приему
персонального американского пенсионера.
К реальности меня вернул глухой звук. Оказалось, что карманы широких
штанов изобретателя содержали в себе черный футляр, который был мне
предъявлен.
- Вот, смотрите. Убедитесь сами. Портативный вариант!
Не дожидаясь приглашения, обладатель ваты и прибора открыл свой футляр и
явил на свет пластиковую мыльницу. На корпусе мыльницы был расположен
тумблер с надписью «Пит.», а также две кнопки. Первая была зеленого
цвета и на ней было накарябано «Невзр.». Вторая была красной и
содержала надпись «ВЗР!». Чуть выше кнопок были смонтированы светодиоды
соответствующих цветов.
Помимо указанного, на божий свет был извлечен спичечный коробок. В
коробке оказалась субстанция, которую изобретатель получил путем
соскабливания в коробок спичечных головок. Субстанция служила
экспериментальным целям и должна была, вероятно, имитировать взрывчатку.
Изобретатель гордо взял аппарат в руки и щелкнул тумблером «Пит.»
- Вот, смотрите. Все очень просто. Пользоваться может даже ребенок. Я
включил аппарат. Теперь достаточно навести его на исследуемый объект,
чтоб определить, есть там взрывчатка или нет. Вот я навожу на Вас. В Вас
нет взрывчатки. Поэтому у нас загорается зеленая лампочка.
С этими словами наш Кулибин навел на меня мыльницу и нажал на зеленую
кнопку. На мыльнице сверкнул зеленый светодиод.
- Но если в зоне действия аппарата появляется взрывчатка, или
легкогорящее вещество, то он немедленно определит!
Мыльница немедленно была наведена на коробок со спичечными очистками, а
после нажатия изобретателем красной кнопки ожидаемо загорелся красный
светодиод. Демонстрация прошла успешно, радости испытателя не было
предела. Наверное так не радовался даже возвратившийся из космоса Юрий
Гагарин.
- Все это прекрасно. Но что же вы от нас хотите? Мы же не занимаемся
вопросами борьбы с терроризмом и транспортной безопасностью…
- Напишите письмо министру! Он должен меня принять! Я покажу ему свое
устройство, и он сразу все поймет. И бюрократам местным надает по шапке
и с моим изобретением вопрос решит.
- А какому министру писать-то?
- Путину! Вы что не знаете? Он же самый главный министр! А еще в
приемной работаете.. Стыдно такое не знать!
- А почему же Вы сами ему не напишете?
- Да я писал, письма не доходят… Вы ему напишите все про меня. А я уж
буду звонка ждать. Или правительственной телеграммы. Это уж как он
решит. Только у меня к Вам есть одна маленькая просьба.
- Какая же?
- Напишите, мне денег не надо, для страны ничего не жалко. Пусть только
назовут мое изобретение аппаратом Машкина. Машкин это моя фамилия…

Партнеры

Реклама