Шутки про соломоновича - Свежие анекдоты

Результатов: 5

1

Набрав стаж сначала учеником, а потом родителем, я успел перевидать как минимум полсотни школьных учителей. Большинство из них, к сожалению, не заслуживают доброго слова. Некоторые были откровенно профнепригодны – как, например, математичка Наталья Георгиевна, однажды выставившая классу семнадцать двоек только из-за того, что сверяла ответы не с тем вариантом в методичке. Некоторые были откровенными сволочами, без детализации. Больше всего было никаких: не то чтобы плохих, а просто тех, кто отсиживал на уроках свои жопочасы, пока школьники к ним "дураком пришёл, дураком ушёл". Некоторые были не то чтобы хорошими учителями, но по крайней мере хорошими людьми – как моя классная руководительница Любовь Александровна, однажды метко сказавшая: "Вы, Саша, поступили в университет не благодаря нашей школе, а вопреки ей". Сам я всегда называл свою детскую альма матер "очень средняя школа номер сто сорок четыре" и был с физичкой в этом вопросе совершенно согласен. Человек шесть я бы назвал хорошими учителями – в частности, математиков Валентину Николаевну, Бориса Соломоновича и Инну Дорофеевну. И кроме того, мне очень повезло: я встретил двух настоящих учителей, по призванию и таланту, учителей с большой буквы. Первым из них был студент-практикант, Борис Михайлович. Он лишь один год преподавал у нас историю – и в тот год историю на честные четыре с плюсом знал даже Натаров. Тот самый Натаров, который за всю остальную школу ни разу не получил ничего выше очень натянутой тройки, а после девятого класса с облегчением и радостью ушёл работать грузчиком в ближайшую булочную. Вторая – к сожалению, не помню её имени – преподавательница литературы с подготовительных курсов при МАИ. О, это было нечто особенное. Молодая женщина с бигудишными блондинистыми кудряшками, одетая в какие-то нелепые бабушкины туфли и пальто, буквально с ридикюлем, мгновенно и разительно преображалась, стоило ей начать говорить. На каждом занятии она становилась одухотворённой энергией с горящими глазами, человеком не нашей эпохи, словно сошедшим со страниц книги 19-го века, и даже о нуднейших произведениях вроде "Отцов и детей" рассказывала так ярко, так глубоко и вдохновенно, что было почти невозможно в них следом за ней не влюбиться.

Главным педагогическим талантом "англичанки" Тамары Александровны был голос. Громкий командный голос. Когда Тамара Александровна, дежуря по школе, не дай бог замечала прогульщика – об этом узнавал как минимум весь этаж, прилежно трудившийся в своих кабинетах. Уроки она вела тише, хотя и не намного. Других педагогических талантов в ней, честно говоря, не было. Я с ней всегда "расходился бортами" – благо, мои родители совершили большую ошибку и с четырёх лет водили меня учиться английскому. В результате я возненавидел этот язык и, конечно, знал его очень плохо, но волей-неволей запомнил достаточно, чтобы без проблем отвечать на уроках. Так бы я и ненавидел его до сих пор, если бы не программирование: обнаружив лет в пятнадцать, что вся толковая литература по специальности на английском, я за пару лет хорошо выучил язык, просто читая книги. Полюбить – не полюбил, но стал относиться гораздо спокойнее.

Именно о том, как я возненавидел этот язык, я и рассказал Тамаре Александровне, когда уже после университета однажды ночью вдруг столкнулся с ней в парке, выгуливая собак. И вот тогда она меня поразила. Объясняя, насколько я неправ, она тихим, мелодичным, волшебным голосом почти два часа рассказывала мне про английскую литературу, особенно про поэзию, цитируя по памяти самые разные тексты, включая какие-то средневековые песни на староанглийском. Той ночью она вдруг воплотилась в ту вдохновенную и талантливую литераторшу, о которой я упомянул чуть раньше. И остался единственный вопрос, который я так и не додумался ей задать – почему за все годы она ни разу не демонстрировала этого в школе?

2

Конец 70-х.

Вадим, директор хозяйственного магазина на окраине Москвы, с горечью констатировал, что вантусы, крупную партию которых он недавно завез с оптовой базы в расчете на выторг, почти не продаются. Своей проблемой он поделился с женой, затем с друзьями. Все дружно показали пальцем на знаменитого «чёрного маклера» [так тогда назывались нелегальные риэлтеры] Якова Соломоновича.

Вадим позвонил по данному ему телефону и, взяв бутылку коньяка и баночку красной икры, отправился на встречу со светилом. Гений финансовых проделок быстро нашел выход: «Вадим, повесь на двери своего магазина такое объявление: «Завтра, в субботу 28 июля 1979 года с 10.00 до 13.00 будут продаваться девайсы фирмы «One Tuz». Норма отпуска – одна штука в одни руки. Инвалиды и ветераны ВОВ обслуживаются вне очереди».

…В субботу уже в 7 часов утра в магазин выстроилась очередь, конец которой терялся в следующем квартале. Инициативная группа записывала в толстую тетрадь новых соискателей девайса, каждый бережно держал в руке листочек со своим номером в очереди.

К полудню весь неликвид был распродан.

3

Во втором классе на осенние каникулы меня, как обычно, отвезли пастись к бабушке, она уже была на пенсии, а оставлять меня одного дома родители не решались. Их опасения не были безосновательными, так как я уже в четыре года определился с будущей профессией сунув ножницы в розетку, а вот с выбором хобби я ещё только определялся. Парикмахерское искусство я пытался освоить на кактусе, потом неделю чесался, пока за занавеской не нашли стриженный зеленый огрызок и после хорошей взбучки чесотка сама прошла. Литературный дар, а точнее копипаст, я освоил на стоящем во дворе гараже Моисея Соломоновича, когда копировал на него (гараж, а не владельца) краткую надпись со стены соседней помойки. Проходивший мимо дворник сдержано меня похвалил за это, а вот сам Моисей Соломоныч в беседе с моей мамой дал не столь доброжелательный отзыв, ну да детская неудача не мешает мне сейчас использовать этот прием.
Так вот, под 7 ноября бабушка затеяла печь пирог, завернула кастрюлю с тестом в полотенце, закрыла крышкой и поставила около батареи, а сама пошла в магазин, велев мне присматривать, чтобы оно не убежало. Сначала крышка кастрюли стала приподниматься, а потом сбоку свесился язык теста и я понял, что вот она, попытка побега. Ловко подцепив беглеца, я шмякнул его на мраморную столешницу разделочного стола и ловко по нему размазал (именно размазал, так как про скалку я тогда понятия не имел). Ожидание следующего беглеца было скрашено рассуждениями о возможном прибыльном бизнесе: ставишь тесто, оно само себе всё время растет, остается только пироги делать (позже все мои коммерческие прожекты не далеко ушли от этого, ну нет во мне иудо-протестантской жилки). Наконец вылезло ещё одно тестовое щупальце и, ловко размазав его по первому, я занялся поиском начинки. Это не заняло много времени, так как, открыв холодильник, я сразу увидел батон колбасы. Однако сколько я не катал эту колбасу по размазанному тесту, красивый рулетик не получался, просто площадь теста сравнялась со столешницей. Тогда я положил колбасу посередине и со всех сторон начал сгребать на неё тесто, в результате получился симпатичный поросенок с розовыми колбасными рыльцем и попкой. Газовой плитой я умел пользоваться, только не знал какая из ручек включает духовку, но и это не проблема для человека, владеющего методом исключения. Я зажег все конфорки и понял, что именно вращение средней ручки не включает и не выключает ни одну из них, значит именно она и есть духовка. Однако зажечь её было не просто, сколько я не бросал туда горящих спичек, они гасли не долетев до трубочки с прорезями. Из отцовской готовальни я извлек рейсфедр (интересно, сейчас кто-нибудь чертит тушью?), с помощью колесика закрепил в нем спичку, зажег её в от горящей конфорки и духовка заработала. То, что вместо противня там стояла решетка, меня нисколько не смутило, я положил туда свой пирог и закрыл духовку. Спустя некоторое время я заглянул туда и увидел что все тесто снизу и с боков стекло с колбасы и благополучно обуглилось на дне духовки, зато сверху на колбасном батоне появилось что-то вроде шапочки с корочкой, то есть напоминало ромбабу, у которой глазурь не сверху, а сбоку, кроме того от решетки на колбасе появились черные горелые полоски, я тогда не знал слово «гриль», но это был именно он, так что мой пытливый ум намного опередил своё время. Оставшееся в кастрюле тесто, поняв тщетность попыток побега, уже не поднимало крышку, но это меня не остановило, крышку я поднял сам и, выдвинув решетку с пирогом , перевернул его корочкой вниз, а лысые части снова обмазал тестом. Процедуру пришлось повторить ещё два раза, потому что на боках тесто всё равно сползало сквозь решетку, но за полный оборот колбаса сумела обрасти запечёным слоем. Под конец я потыкал шедевру вилкой (бабушка делала это спичкой несколько раз, но у вилки-то четыре зубчика, так что мой способ эффективнее), а так как колбаса была с жиринками - из дырок весело забили горячие гейзеры.
Бабушка была еще в магазине, когда пришли родители (их в честь праздника отпустили пораньше под обещание выхода на демонстрацию). Дипломатичный папа заметил:
- Опс, чем-то жареным пахнет.
Привыкшая называть вещи своими именами мама с порога закричала:
- Выключи газ и открой форточку, разве не видишь, что горит.
Особенно всех тронуло, что на поверхности пирога я пальцем нарисовал цифру семь, то ли в честь славной октябрьской даты, то ли по числу прожитых лет.

Хрюн

4

В 1980 году праздновали юбилей мощнейшего циркового деятеля Марка Соломоновича Местечкина. На арене цирка, что на Цветном бульваре, за форгангом толпились люди и кони, чтобы выразить восхищение мэтру советского цирка. В правительственной ложе кучно сидело московское начальство из МГК КПСС.
Александр Ширвиндт, собрав юбилейную команду Театра сатиры, вывел на арену Ольгу Аросеву, Бориса Рунге, Михаила Державина, которые с успехом продемонстрировали Местечкину схожесть с цирком творческих направлений.
- И, наконец, - с пафосом произносит Ширвиндт, - эталон нашей цирковой династии, 90-летний Георгий Тусузов!
Тусузов дрессированно выбегает на арену и под привычный шквал аплодисментов бодро бежит по маршруту цирковых лошадей.
Во время его пробежки Ширвиндт успевает сказать в микрофон:
- Вот, дорогой Марк Соломонович, Тусузов старше вас на десять лет, а в какой он прекрасной форме - и это несмотря на то, что питается говном в нашем театральном буфете.
Лучше бы он не успел этого произнести...
На следующее утро Театр сатиры пригласили к секретарю МГК партии по идеологии. Поскольку одного Ширвиндта - в силу его стойкой беспартийности - приглашать было нельзя, его вёл за руку секретарь партийной организации театра милейший Борис Рунге.
За столом сидело несколько суровых дам с "халами" на головах и пара мужичков с лицами провинциальных инквизиторов, причёсанные водой, очевидно, после вчерашних алкогольных ошибок.
С экзекуцией особо не тянули, поскольку очередь на "ковёр" была большая, и сразу спросили, обращаясь, естественно к соратнику по партии Борису Васильевичу Рунге, считает ли он возможным дальнейшее пребывание в стенах академического театра человека, осмелившегося с арены краснознамённого цирка произнести то, что повторить в стенах горкома партии не может никто.
Рунге беспомощно посмотрел на Ширвиндта и тот, не будучи обременённый грузом партийной этики, сделал наивно-удивлённое лицо и сказал:
- Мне известно, что инкриминирует мне родной МГК, но я весьма удивлён испорченностью восприятия уважаемых секретарей, ибо вчера на арене я чётко произнёс: "Питается давно в буфете нашего театра".
Сконфуженный МГК отпустил Рунге в театр без партвзысканий.

Партнеры

Реклама