чтоб ела → Результатов: 5


1.

Ты про великую силу ревности ещё не слышал. Моей прабабке она жизнь спасла. Полгода она болела-лежала, две недели не ела, два дня даже не пила, помирать готовилась. Позвала мужа и ему последнюю волю высказывает: поскорей снова жениться, чтоб дети досмотрены были. Начали они всех вдов да перестарок деревни перебирать-обсуждать, тут мужик возьми да и скажи: "А ещё Анна есть, хорошая баба, хотя и гулящая чуток. Ну, эта, которая в платочке красном ходит всегда". Прабабка устроила скандал, резко перестала умирать, через пару недель встала на ноги, а красный платочек припоминала мужу до глубокой старости.

2.

Ищу жену!

– Алло! Здравствуйте. Это брачное агентство «Гименейка»?

– Да. Здравствуйте, чем могу помочь?

– Девушка, я ищу жену. Для себя. Меня зовут Николай, мне тридцать пять, и у меня есть несколько обязательных требований к кандидатуре. Вы можете записать?

– Да, уже пишу.

– Мне нужно, чтобы она не умела готовить. Да, совсем. Например, друзья на Новый Год пришли, а на столе блюдо с холодцом и из него лапы куриные с когтями торчат. Или вермишель «Доширак» запаривала мне каждое утро, а она у нее слипалась. А в идеале, просто духовку зажигала, а утварь всю оттуда забывала доставать, чтоб у меня на ужин были только горелые сковородки. Дорого и со вкусом. Со вкусом тефлона.

– Понятно. Записала. Что еще?

– Хочу, чтобы она не брилась. Совсем. Или только одну ногу, а на другой такие жесткие волосы росли, что ею наличники можно было шкурить. А в остальных местах специально отращивала, и я бы зимой руки грел в зоне бикини, как у медведя в паху.

– …в паху. Есть, записала.

– Еще чтобы она косметикой не умела пользоваться. Когда красилась, на Гитлера или на Вуппи Голдберг становилась похожа.

– Да, да, конечно, это без проблем. Записала.

– Очень нужно, чтобы она была нечеловечески тупая. Это одно из основных условий. Чтобы даже читать не умела, точнее, во время учебы в ПТУ разучилась. Чтобы путала правую ногу и левую руку и в театре в ладошку подошвой хлопала. Чтобы грецкие орехи зубами колола и только скорлупу ела. Чтобы думала, что «патиссон» – это такой граммофон, а что такое граммофон, вообще не знала. Чтобы…

– Поняла, поняла… Есть у меня одна такая на примете. Дальше.

– Хочу, чтобы мозг мне выносила с утра и до вечера. Каждые пять минут на мобильный звонила и спрашивала, когда я дома буду. А потом сразу на рабочий перезванивала и проверяла, не спетлял ли я куда.

– Ну, тут тоже никаких проблем нет.

– Чтобы у неё и мать, и мачеха были. А у меня, соответственно, две тещи – одна уезжала, а другая сразу, вот просто немедленно, погостить приезжала и на нашей кровати спала, а я – на кухне на раскладушке поломанной или на полу. Все лето они бы вообще вдвоём у нас жили. И чтобы одна храпела, как Боинг, а другая напивалась и в домашнем караоке шансон орала голосом глухой воровайки до пяти утра. А ровно в пять просыпалась та, что храпела, начинала греметь кастрюлями вокруг моей раскладушки и рассказывать какой я мудак, и обязательно удивлялась при этом, как это мне её дочуру ненаглядную удалось отхватить и загубить ей жизнь.

– Дубль-теща это посложнее будет, конечно, но если поискать…

– Чтобы каждый раз, слышите, каждый раз, без исключения, садясь за руль, она била мою и чужие машины. Желательно, подороже. И хоть разочек Майбах олигарха какого-нибудь в овраг спихнула, так чтобы я от безысходности родного брата Диму на органы сдал.

– Угу. Есть такое дело. В интимных вопросах есть какие-нибудь предпочтения?

– Да. Хочу, чтобы в постели она была настоящей жрицей.

– Хоть одно нормальное желание. Так и пишу – жрица любви.

– Нет. Просто жрица. Постоянно в кровати жрала хлеб с салом, пряники и сухари, а я весь, с ног до головы, в крошках спал, как котлета «по-киевски». Чтобы тут же ела борщ с говяжьими костями, а руки о пододеяльник вытирала. А кости, фантики от конфет, огрызки всякие и грязную посуду под кровать кидала.

– И еще. Если мы будем с ней сексом заниматься, пусть она меня «хухрик» или «писюша» называет. Еще хочу, чтобы она моего члена боялась и, увидев при свете, закрывала лицо руками и кричала так, будто это гадюка. И в постели все время что-то симулировала: преждевременный оргазм, эпилепсию, брюшной тиф, только бы ни в коем случае не доставить мне удовольствие.

– Ну, таких мастериц у нас полно. Еще что-то есть?

– Хочу, чтобы у неё сиськи были такие маленькие, что даже сосков не было видно.

– Это как?

– А так. Вместо сосков – два пупка. Ну, чисто с друзьями поржать. Чтоб они в гости к нам пришли, а я такой – хоп, футболку на ней задрал – смотрите, соски шиворот навыворот, гы-гы. Ну, это не обязательное условие, можете не писать.

– Понятно. Что еще?

– Чтобы она через неделю после свадьбы набрала двадцать килограмм, потом два года их мучительно скидывала, жрать мне из солидарности не давала. Кое-как сбросила пять, потом набрала еще десять, и после всего этого у неё даже нос стал целлюлитный. Это обязательно, подчеркните там у себя.

– Подчеркнула, что дальше?

– Хочу, чтобы она педикюр никогда не делала, и ногти на ковер грызла. И только тогда, когда я обедаю. А еще никогда за собой не смывала унитаз. Прокладки использованные прямо в свое гавно кидала и никогда, запишите, никогда не смывала. Чтобы в раковину мочилась, как в биде, ногу по-собачьи задирала и фонтанировала, брызгаясь на зубные щетки. Запишите, это важно.

– Записала.

– Хочу, чтобы она меня все время воспитывала, переделывала и при этом считала, что я ей по гроб жизни за это обязан. Прям сразу, только я бутылку пива выпью, гнала меня кодироваться и горстями «Эспераль» в суп сыпала, а я потом в красно-сиреневых пятнах сидел и задыхался. За каждую сигарету наказывала рублем и не давала деньги на проезд, чтоб я двадцать километров до работы пешком шел, дышал свежим воздухом автострады, а не вредным табачным дымом.

– Это вообще не вопрос. Так почти все делают.

– Очень важно, чтобы она животных любила. И у нас жили пять кошек, три бродячие лишайные собаки, два диких селезня, попугайчики без счета и сумасшедшая цапля на балконе. Да, и еще рыбки. Полная ванна карасей, чтобы я душ по колено в карасях принимал, а они бы меня за ноги кусали. А цапля мне курить на балконе не давала и клевала в живот.

– В живот?

– Да, да. А еще хочу, чтобы она всё время мне что-то рассказывала.

– Цапля?

– Какая цапля?! Вы тоже не знаете, что такое «патиссон»? Не цапля, жена, конечно. Чтоб ни на секунду рот не закрывался. Открывала дверь из туалета, громко какала и кричала мне про свои невероятные приключения за весь день. О том, как она в маршрутке на переднем сиденье ехала, как три часа чай с очень вкусными вкусняшками на работе пила, как полкило кутикул с себя настригла и как купила себе ушные палочки ровно в семнадцать раз лучше, чем у Людки, но по той же цене.

– Это все?

– Нет. Самое главное. Это должна быть такая стервозная непредсказуемая сука, что все бешеные собаки района захлебывались бы слюной от зависти. Вот теперь все.

– Вы знаете, Николай, такого чудовища, как вы хотите, в природе нет, не то, что у нас в агентстве.

– Как нет?! Я с ним, то есть с ней, пять лет прожил. Неделю назад ушла в неизвестном направлении. Сказала, что я её недостоин.

– Так радоваться надо. Зачем вам еще одна такая?

– Привычка. Соскучился.

– Сейчас посмотрю новые поступления. Вот есть что-то похожее. Тридцать пять лет, зовут Галя, на фото какой-то чернокожий Гитлер. Написано «люблю шашлыки, животных и Шопенгауэр».

– Это она! Моя Галочка! Она думает, что Шопенгауэр – это город в Европе. Куда ехать? Я могу примчаться прямо сейчас!

– Пишите адрес…

3.

Не смешно, но трогательно...

Моя любимая еврейская мама.

Мой отец чеченец и мама чеченка. Отец прожил 106 лет и женился 11 раз. Вторым браком он женился на еврейке, одесситке Софье Михайловне. Её и только её я всегда называю мамой. Она звала меня Мойше. - Мойше, - говорила она, - я в ссылку поехала только из-за тебя. Мне тебя жалко.

Это когда всех чеченцев переселили В Среднюю Азию. Мы жили во Фрунзе. Я проводил все дни с мальчишками во дворе. - Мойше! - кричала она. - Иди сюда. - Что, мама? - Иди сюда, я тебе скажу, почему ты такой худой. Потому что ты никогда не видишь дно тарелки. Иди скушай суп до конца. И потом пойдёшь. - Хорошая смесь у Мойши, - говорили во дворе, - мама - жидовка, отец - гитлеровец.

Ссыльных чеченцев там считали фашистами. Мама сама не ела, а все отдавала мне. Она ходила в гости к своим знакомым одесситам, Фире Марковне, Майе Исаaковне - они жили побогаче, чем мы, - и приносила мне кусочек струделя или еще что- нибудь.

- Мойше, это тебе. - Мама, а ты ела? - Я не хочу.

Я стал вести на мясокомбинате кружок, учил танцевать бальные и западные танцы. За это я получал мешок лошадиных костей. Мама сдирала с них кусочки мяса и делала котлеты напополам с хлебом, а кости шли на бульoн. Ночью я выбрасывал кости подальше от дома, чтобы не знали, что это наши. Она умела из ничего приготовить вкусный обед. Когда я стал много зарабатывать, она готовила куриные шейки, цимес, она приготовляла селёдку так, что можно было сойти с ума. Мои друзья по Киргизскому театру оперы и балета до сих пор вспоминают:

«Миша! Как ваша мама кормила нас всех!»

Но сначала мы жили очень бедно. Мама говорила: «Завтра мы идём на свадьбу к Меломедам. Там мы покушаем гефилте фиш, гусиные шкварки. У нас дома этого нет. Только не стесняйся, кушай побольше».

Я уже хорошо танцевал и пел «Варнечкес». Это была любимая песня мамы. Она слушала ее, как Гимн Советского Союза. И Тамару Ханум любила за то, что та пела «Варнечкес».

Мама говорила: «На свадьбе тебя попросят станцевать. Станцуй, потом отдохни, потом спой. Когда будешь петь, не верти шеей. Ты не жираф. Не смотри на всех. Стань против меня и пой для своей мамочки, остальные будут слушать».

Я видел на свадьбе ребе, жениха и невесту под хупой. Потом все садились за стол. Играла музыка и начинались танцы-шманцы. Мамочка говорила: «Сейчас Мойше будет танцевать». Я танцевал раз пять-шесть. Потом она говорила: «Мойше, а теперь пой». Я становился против неё и начинал: «Вы немт мен, ву немт мен, ву немт мен?..» Мама говорила: «Видите, какой это талант!» А ей говорили: «Спасибо вам, Софья Михайловна, что вы правильно воспитали одного еврейского мальчика. Другие ведь как русские - ничего не знают по-еврейски».

Была моей мачехой и цыганка. Она научила меня гадать, воровать на базаре. Я очень хорошо умел воровать. Она говорила: «Жиденок, иди сюда, петь будем».

Меня приняли в труппу Киргизского театра оперы и балета. Мама посещала все мои спектакли. Мама спросила меня: - Мойше, скажи мне: русские - это народ? - Да, мама. - А испанцы тоже народ? - Народ, мама. - А индусы? - Да. - А евреи - не народ? - Почему, мама, тоже народ. - А если это народ, то почему ты не танцуешь еврейский танец? В «Евгении Онегине» ты танцуешь русский танец, в «Лакме» - индусский. - Мама, кто мне покажет еврейский танец? - Я тебе покажу. Она была очень грузная, весила, наверно, 150 килограммов. - Как ты покажешь? - Руками. - А ногами? - Сам придумаешь.

Она напевала и показывала мне «Фрейлехс», его ещё называют «Семь сорок». В 7.40 отходил поезд из Одессы на Кишинёв. И на вокзале все плясали. Я почитал Шолом-Алейхема и сделал себе танец «А юнгер шнайдер». Костюм был сделан как бы из обрезков материала, которые остаются у портного. Брюки короткие, зад - из другого материала. Я всё это обыграл в танце. Этот танец стал у меня бисовкой. На «бис» я повторял его по три-четыре раза.

Мама говорила: «Деточка, ты думаешь, я хочу, чтоб ты танцевал еврейский танец, потому что я еврейка? Нет. Евреи будут говорить о тебе: вы видели, как он танцует бразильский танец? Или испанский танец? О еврейском они не скажут. Но любить тебя они будут за еврейский танец».

В белорусских городах в те годы, когда не очень поощрялось еврейское искусство, зрители-евреи спрашивали меня: «Как вам разрешили еврейский танец?». Я отвечал: «Я сам себе разрешил».

У мамы было своё место в театре. Там говорили: «Здесь сидит Мишина мама». Мама спрашивает меня: - Мойше, ты танцуешь лучше всех, тебе больше всех хлопают, а почему всем носят цветы, а тебе не носят? - Мама, - говорю, - у нас нет родственников. - А разве это не народ носит? - Нет. Родственники.

Потом я прихожу домой. У нас была одна комнатка, железная кровать стояла против двери. Вижу, мама с головой под кроватью и что-то там шурует. Я говорю:

- Мама, вылезай немедленно, я достану, что тебе надо. - Мойше, - говорит она из под кровати. - Я вижу твои ноги, так вот, сделай так, чтоб я их не видела. Выйди. Я отошел, но все видел. Она вытянула мешок, из него вынула заштопанный старый валенок, из него - тряпку, в тряпке была пачка денег, перевязанная бечевкой. - Мама, - говорю, - откуда у нас такие деньги? - Сыночек, я собрала, чтоб тебе не пришлось бегать и искать, на что похоронить мамочку. Ладно похоронят и так.

Вечером я танцую в «Раймонде» Абдурахмана. В первом акте я влетаю на сцену в шикарной накидке, в золоте, в чалме. Раймонда играет на лютне. Мы встречаемся глазами. Зачарованно смотрим друг на друга. Идёт занавес. Я фактически ещё не танцевал, только выскочил на сцену. После первого акта администратор подает мне роскошный букет. Цветы передавали администратору и говорили, кому вручить. После второго акта мне опять дают букет. После третьего - тоже. Я уже понял, что все это- мамочка. Спектакль шёл в четырёх актах. Значит и после четвёртого будут цветы. Я отдал администратору все три букета и попросил в финале подать мне сразу четыре. Он так и сделал. В театре говорили: подумайте, Эсамбаева забросали цветами.

На другой день мамочка убрала увядшие цветы, получилось три букета, потом два, потом один. Потом она снова покупала цветы.

Как- то мама заболела и лежала. А мне дают цветы. Я приношу цветы домой и говорю:

- Мама, зачем ты вставала? Тебе надо лежать. - Мойше, - говорит она. - Я не вставала. Я не могу встать. - Откуда же цветы? - Люди поняли, что ты заслуживаешь цветы. Теперь они тебе носят сами. Я стал ведущим артистом театра Киргизии, получил там все награды. Я люблю Киргизию, как свою Родину. Ко мне там отнеслись, как к родному человеку.

Незадолго до смерти Сталина мама от своей подруги Эсфирь Марковны узнала, что готовится выселение всех евреев. Она пришла домой и говорит мне:

- Ну, Мойше, как чеченцев нас выслали сюда, как евреев нас выселяют ещё дальше. Там уже строят бараки. - Мама, - говорю, - мы с тобой уже научились ездить. Куда вышлют, туда поедем, главное - нам быть вместе. Я тебя не оставлю.

Когда умер Сталин, она сказала: «Теперь будет лучше». Она хотела, чтобы я женился на еврейке, дочке одессита Пахмана. А я ухаживал за армянкой. Мама говорила: «Скажи, Мойше, она тебя кормит?» (Это было ещё в годы войны).

- Нет, - говорю, - не кормит. - А вот если бы ты ухаживал за дочкой Пахмана… - Мамa, у неё худые ноги. - А лицо какое красивое, а волосы… Подумаешь, ноги ему нужны.

Когда я женился на Нине, то не могу сказать, что между ней и мамой возникла дружба.

Я начал преподавать танцы в училище МВД, появились деньги. Я купил маме золотые часики с цепочкой, а Нине купил белые металлические часы. Жена говорит:

- Маме ты купил с золотой цепочкой вместо того, чтоб купить их мне, я молодая, а мама могла бы и простые носить. - Нина, - говорю, - как тебе не стыдно. Что хорошего мама видела в этой жизни? Пусть хоть порадуется, что у неё есть такие часы. Они перестали разговаривать, но никогда друг с другом не ругались. Один раз только, когда Нина, подметя пол, вышла с мусором, мама сказала: «Между прочим, Мойше, ты мог бы жениться лучше». Это единственное, что она сказала в её адрес. У меня родилась дочь. Мама брала её на руки, клала между своих больших грудей, ласкала. Дочь очень любила бабушку. Потом Нина с мамой сами разобрались. И мама мне говорит: «Мойше, я вот смотрю за Ниной, она таки неплохая. И то, что ты не женился на дочке Пахмана, тоже хорошо, она избалованная. Она бы за тобой не смогла все так делать». Они с Ниной стали жить дружно.

Отец за это время уже сменил нескольких жён. Жил он недалеко от нас. Мама говорит: «Мойше, твой отец привёл новую никэйву. Пойди посмотри.» Я шёл.

- Мама, - говорю, - она такая страшная! - Так ему и надо.

Умерла она, когда ей был 91 год. Случилось это так. У неё была сестра Мира. Жила она в Вильнюсе. Приехала к нам во Фрунзе. Стала приглашать маму погостить у неё: «Софа, приезжай. Миша уже семейный человек. Он не пропадёт. месяц-другой без тебя». Как я её отговаривал: «Там же другой климат. В твоём возрасте нельзя!» Она говорит: «Мойше, я погощу немного и вернусь». Она поехала и больше уже не приехала.

Она была очень добрым человеком. Мы с ней прожили прекрасную жизнь. Никогда не нуждались в моем отце. Она заменила мне родную мать. Будь они сейчас обе живы, я бы не знал, к кому первой подойти и обнять.

Литературная запись Ефима Захарова

4.

Как кошка с собакой.

В продолжение истории от 19 июня про Джину.
Кроме Джины, крупной суки боксера, у нас жила кошка, Бесси, которая была маленькой и беспородной, но зато очень красивой. Я ее когда-то купил за червонец на Птичьем рынке у старушки из ведра, в котором таких штук пять сидело. Собирался купить совсем другого котенка, породистого, но это была любовь с первого взгляда, не за внешность – за характер. Она единственная из всего выводка не пищала, когда в руки попала, а молча и целеустремленно ползла вверх по рукаву. Беся была черной, с белым пушистым жабо и белыми кончиками лап и хвоста. Характер у нее так и остался серьезным, зато по интеллекту она заметно превосходила собаку, хотя у той были досрочно оконченные курсы ОКД и ЗКС и запись эксперта на выставке «гл. с ум.в.» («глаза с умным выражением»), которую, впрочем, никто так и не расшифровал ввиду редкости.
Она четко понимала настроение, с ней можно было разговаривать. Сидишь, задумался, Беся тихонечко: «Мур?» («Чего закручинился?»). «Да вот, понимаешь…» и рассказываешь ей. Беся в ответ: «Мур, мур» («Да ладно, не переживай, все нормально будет»). «Точно?» «Мур!» («А то! Гарантирую!»). «Ну тогда иди сюда» – и она подходит. Собаке с ее собачьей преданностью и простотой, граничащей с наивностью, до этого было далеко.
Беся каждый раз переживала, когда мы ребенка в ванной купали. Она сидела в раковине и со страхом и осуждением наблюдала за процессом. Стоило ненадолго отойти, как она запрыгивала на край ванны и пыталась подцепить дочку когтями – вдруг утонет, спасать надо, при этом она орала дурным голосом: «Родители, что ж вы делаете! Утопите сейчас ребенка!»
Беся с детства пила только проточную воду. Когда ей хотелось пить, она запрыгивала на раковину в ванной и ждала, когда ей откроют кран. Собака внимательно за этим смотрела, а потом и сама начала лакать струю, стекающую в ванну. Потом они постоянно пили по очереди – вначале Беся на верхнем ярусе, а следом – Джина.
Питалась Беся только чистым мясом и рыбой. Она была слишком маленькой, когда я ее принес, поэтому с желудком вначале были проблемы. Тогда ее нередко кормили рисовой кашей с добавками, чтобы от расстройства избавиться. После этого она каши не ела ни в каком виде. Несколько раз я ей давал фарш для тефтелей или голубцов. После нее оставалась аккуратная горстка риса, каждое зернышко было облизано, но ни одно не съедено.
Собака появилась позже, когда кошка уже была взрослой. Поэтому до старости Беся была главнее. Иногда, когда Джина заигрывалась или начинала гавкать, кошка сердилась, загоняла ее в угол и приучала к порядку. Картинка – прижавшись в угол и боясь дохнуть, по струнке сидит собака весом в 25 кг, а перед ней, подняв хвост, ходит кошка весом 2,5 кг и сердито там ей что-то выговаривает.
Но это пока дело не касалось еды. Тут уже кошка собаку не трогала. За еду собака могла ненароком огрызнуться, а при ее габаритах это было чревато. Поэтому собака быстро съедала свою порцию, а потом начинала с голодным сиротским видом смотреть, как ест кошка. Кошка обычно не выдерживала, и, махнув лапой на прощание «чтоб ты подавилась!», в сердцах уходила, оставив тарелку собаке. Из-за такого подхода к еде собаке было запрещено брать любую пищу без команды, а кошка могла свободно ходить по столу, даже когда там мясо лежало, ела она все равно очень мало и аккуратно. Бывало, заходишь на кухню, там на табуретке стоит тазик, в котором оленья нога размораживается, а Джина стоит рядом, положив голову на этот кусок, закрыв глаза в экстазе и глубоко вдыхая запах широко раскрытыми ноздрями, и только слюна длинной тягучей струйкой стекает на пол. А откусить-то нельзя!
У кошки таких проблем не было. Когда мясо разделывалось на куски, она могла запрыгнуть на стол и взять кусочек. Как-то я стал замечать, что мяса после нее становилось заметно меньше. Даже интересно стало – неужели аппетит прорезался? Однажды заглянул на кухню и увидел, куда оно девается. Беся сидела на столе рядом с миской с нарезанным мясом и медленно жевала кусочек. Рядом сидела собака и, вытянув шею и затаив дыхание, наблюдала за этим. Беся доела кусочек и посмотрела на собаку. Та замерла и даже дышать перестала. Кошка внимательно оглядела ее и, подцепив когтями кусочек мяса, сбросила его собаке. С пола есть уже можно было, это же не со стола, поэтому кусочек даже не успел долететь. Беся скинула еще пару кусочков, а потом начала медленно разжевывать следующий кусочек. Собака опять замерла в ожидании.
Не могу сказать, чтобы они были особо дружны, но когда Бесе пришло время уходить, она приползла на собачью подстилку и умерла уже там.

Мамин-Сибиряк (с)

5.

Девушка из очень небогатой семьи решила выйти замуж.
Сообщила родителям. Те с большим трудом влезли в долги,
насобирали денег на шикарную свадьбу (чтоб как у людей!).
Сыграли свадьбу, а через месяц дочка приходит к матери и заявляет:
- Я хочу с ним развестись!
Мама:
- Да ты что, о#$ела? Мы столько денег потратили на свадьбу!
- Но, мама, он меня трахает только в задницу! Раньше у меня попочка
была как 10 копеек, а теперь - как полтинник!
- Так что теперь, из-за 40 копеек разводиться?

Партнеры

Реклама