Результатов: 65

53

Однажды...
Я заглянул в злободневные мемы на этом сайте. И был удивлен, обнаружив, что у Максима Камерера появился одноименный брат. С одной лишь не совпадающей буквой в нике. В этом не было бы ничего неординарного, потому как Максим там явный лидер, а к лидеру всегда кто нить хочет пристроиться. Хотя бы рядом, хотя бы сбоку. Так что все нормально, но это напомнило мне давнюю историю.
Его погоняло было «Колосок». Он только демобилизовался из рядов СА. Получил в армии неплохую физическую подготовку, возмужал и стал лидером. Один на один ему в поселке не было равных. Возможно роль здесь играла не только сила и доскональное знание приемов рукопашного боя. Дух воина, его не отнимешь, но и так просто не обретешь.
Но как-то к нему приехал двоюродный брат. Тоже Колосок, от фамилии Колосницын. Но имя было другое. Сходил с Колоском на танцы в местный клуб, вместе с ним прогулялся по поселку, воочию почувствовав его бойцовский авторитет. А дальше я случайно стал свидетелем одного диалога, когда этот братан вернулся с одиночной прогулки.
-Я не понял, что за хрень?! - взвился Колосок, увидев братана входящего, почти заползающего в двери. - Кто тебя так?
-Да с вашими местными схлестнулся у магазина, - с трудом выдавил тот, через разбитые губы и озирая помещение заплывшим глазом.
-Да ты чё в натуре, не мог сказать, что ты мой брат? - видимо в уме Колоска эта ситуация не укладывалась.
-Да я сказал, - пробурчал тот, - но лучше бы не говорил. Сказал, что тоже Колосок и твой брат. Так меня даже те пиздить стали, кто поначалу за меня решил заступиться.
-Да это же беспредел! Они тебя толпой хреначили что ли?
-Почему толпой, по очереди. Хотя толпой бы наверно быстрей было, чем с каждым один на один. Но говорят ты эти правила установил.

Я к чему это вспомнил. Походу чьим-то именем, не всегда прикрываться резонно. Надо бы вначале подумать. Или хотя бы заслужить.

54

Знакомый турагент рассказал.
В 12 ночи звонит сильно поддатый клиент и жалуется:
Люся, что делать? Дверь в номер закрыта, а в номере кто-то трахает мою жену!!!
Турагент Люся говорит: Успокойся, ничего не делай. Сейчас пришлю консьержа.
Дальше со слов администратора отеля. Мужик выломал дверь, вломился в номер, а там два испуганных немца гея.
Мужик увидев немцев, которые начали испуганно спрашивать: Вас ис дас?, мгновенно протрезвел и почему-то выдавил из себя фразу: Хенде Хох !!!

55

Ну что ж, по многочисленным просьбам одного из комментаторов продолжаем рубрику "Мемуары политоксикоманов".

Случилось мне в мае 94-го году добираться из Германии в Алма-Ату. До Москвы доехал на авто с двумя чеченами, гонщиками - перегонщиками. Они погнали дальше на Кавказ, а я на паровоз и в Казахстан. Приколов в той поездке было множество: и небольшая драчка в Варшаве из-за парковки, и "грузинский рэкет" в Бресте, и встреча с бывшими магаданцами, которых много тогда перебиралось в Москву (когда мы засмеялись, обнаружилось, что у всех четверых отсутствует один и тот же зуб - верхняя единичка). Но я "пощадю" читателя, текст и без того длинноват получается. Мне же, собственно, был бы интересен комментарий Соломона Марковича к случаю, про который хочу рассказать.
Итак, поезд "Москва - Алматы". Соседом по купе оказался татарин-мешочник, возвращавшийся из Польши. Он выкупил три места, и забил всё свободное пространство своими баулами. Парень опасался грабежа (наверное, имел опыт), и сразу предложил примотать дверь проволокой, моток которой держал наготове. Но я-то ехал на родину после трёхлетней разлуки, в предвкушении радостной встречи с друзьями, и мне песпективка просидеть трое суток взаперти совсем не улыбнулась. И я вручил ему для обороны свой газовик (полицейский кольт 38), с виду вещь солидная. Мы договорились о пароле, и я отправился в вагон-ресторан.
Эх, было времечко... Мне чуть больше 20-ти лет, и с парой тыщ дойчмарок в кармане я ощущал себя миллионером, купчиной какой-то там гильдии в загуле, разве что цыган не хватало. Я бухал и поил всех желающих, и принуждал не желающих. Потом ресторан закрыли, но я остался бухать дальше со сторожем (?) и уборщицей-посудомойкой, женщиной лет 60-ти. Оплывшая фигура, одутловатое лицо, зубы-шахматы, засаленые халат и косынка. Для законченного облика бомжихи не хватало только бланша под глазом. В общем, перефразируя популярную песенку в исполнении А. Миронова : " - с виду неопрятная, но добрая внутри". Алкоголь она употребляла, надо отметить, весьма умеренно, возможно потому, что должна была днём работать. Мы же с дедком активно понужали водовку, шлифуя пивом. Всё это, разумеется, под мерный тыгдык-тыкдык колёс и задушевную беседу. Потом начались обрывы киноленты. Я понятия не имел, какие места мы проезжаем, помню только, что в какой-то момент стали продавать чимкентское пиво вместо московского, видимо, когда пересекли границу. Ещё помню, один раз я пошёл поспать, но забыл пароль, и мне не открыли. Хотя я не уверен, что ломился в правильную дверь. Короче, пришлось вернуться в ресторан, и дальше по накатаной. Я слышал выражение - беспробудное пьянство, но здесь это было скорее бессонное. Ресторан открывался и закрывался, я же пил и пил...
И вот, в последнюю ночь перед прибытием, в очередной раз вынырнув из забытья, я обнаружил себя тискающим ту "бабушку", зажав её в углу. Сначала она хихикала, но, видимо, поняв серьёзность моих намерений, произнесла нечто, за что я ей до сих пор благодарен.
"Сынок!" - ласково, но веско сказала она. "Ты только не пойми же меня правильно. Мне ж не жалко. Но ведь ты, ЕСЛИ протрезвеешь, сам себе писюн откусишь. А меня проклянёшь! Оно нам надо?"
И тут, уж не знаю, почему, но на меня напала такая икота, что я почти протрезвел, выдавил : " Па... ик... си...ик...ба..." - и побрёл искать свою каюту. На этот раз удачно. Мне даже удалось поспать пару часов, и вот она, здравствуй! - вокзал "вторая Алма-Ата".
Я никому не сообщал о своём приезде, хотел сюрпризом, так сказать. Поэтому взял такси, и поехал навстречу снежным вершинам, позолоченным лучами солнышка. Душа сладко томилась в ожидании. А впереди были встречи с друзьями детства и подружками юности, ждали горы, реки и озера. Долгое и счастливое лето только начиналось...

57

Я тогда только начинал, в построении светлого капиталистического будущего. Ничего еще не омрачало прошлого, а реальное было безоблачным и светлым. Ведь именно так все и складывалось. Председатель производственного кооператива, никаких маклей и обмана, поэтому и слово «бизнесмен» звучало для меня гордо и многозначительно. И при возможности я так и представлялся. Но произошел случай...

- Ты к Марье Егоровне зайди, пусть почитает, да подпись свою наложит - пояснил мне директор СМУ, с которым мы практически заключили договор. - Это мой главный бухгалтер, она там же в бухгалтерии, за перегородкой из стекла. Сколько ей отдельный кабинет не предлагал, ни в какую. Говорит, что так ей легче все держать под контролем. Без ее подписи на договоре, потом с оплатой могут быть проблемы. Она еще и роль юриста по совместительству исполняет. Так что без нее никак — и почему-то улыбнулся, но как-то скрытно. В тот момент я даже не обратил на это внимания, а зря.
- Марья Егоровна, здравствуйте, я к вам, мне бы вот договор вами завизировать. Наложите пожалуйста визу, без нее ваш шеф сказал никак - обратился я к женщине за перегородкой. На улице, я бы обратился к ней бабушка, судя по возрасту. Ведь карьеру свою она начинала походу еще при Сталине, одним словом — «божий одуванчик».
- А вы кто у нас? - подняла она глаза в очках, оторвавшись от бумаг и проштудировала меня взглядом. Да так, что у меня по спине побежали мурашки. Ну как после рентгеновского аппарата, когда ты первый раз на этой процедуре.
- Я? - опешил я, - так, это, бизнесмен. - привык уже всем так говорить.
- Бизнесмен!? - и она вновь одарила меня взглядом, но гамма-излучения добавила. Не знаю, может хотела посмотреть, что у меня в карме или карманах, но в жар мой организм бросило. Видимо от дозы фотонов. А она почему-то крикнула через перегородку — девочки, посматривайте там за своей канцелярией! - и прошептала что-то уже вполголоса. С трудом расслышал, что что-то про «развелось» - ну давай, посмотрю. - наконец-то произнесла она, протягивая руку. - А ты присядь, присядь.
- А может я покурю пока, - выдавил я, решив, что надо отдышаться и даже достал пачку с сигаретами.
- Ну покури, покури, - согласилась она и опять что-то пробормотала, типа «откуда вы только беретесь...». И я поплелся на улицу, даже через перегородку из стекла, чувствуя, что спину жжет. Обернулся уже только от дверей бухгалтерии, она продолжала пристально смотреть на меня, провожая взглядом.

Когда я все же выждав паузу, потратив вместо одной сигареты две, вернулся в бухгалтерию, там явно что-то переменилось. Бухгалтера-девчонки подняли головы от калькуляторов и ведомостей и с интересом меня рассматривали. Две из них были очень даже ничего. Одна даже улыбнулась, но больше всех изменилась Марья Егоровна. Нет, она все так же осталась божьим одуванчиком, но взгляд стал более мягким.
- Так ты председатель производственного кооператива? - спросила она, а я чтобы не ляпнуть лишнего, просто кивнул головой в знак согласия. - А, что же ты тогда заладил - бизнесмен, бизнесмен, ты же наш, производственник. Так бы сразу и представлялся. Пиломатериалы нам будешь поставлять?
- Ну да, погонаж и столярку, а что плохого в слове бизнесмен?
- Да был тут у нас один, на прошлой неделе, тоже бизнесменом представился, все девчатам улыбался, слащаво так. Договор подряда заключал. А потом я кинулась по его уходу, а он у меня ручку увел. Шаромыжник!
- Паркер, - с сочувствием поинтересовался я. - с золотым пером что ли?
- Почему паркер, обыкновенную шариковую, - удивилась, Марья Егоровна.
- А у меня скоросшиватель прихватил — выкрикнула самая симпатичная бухгалтерша.
- Ну всяко бывает, - посетовал я, - по запарке, да и кто эти скоросшиватели считает.
- Это в кооперативах у вас никто ничего не считает — опять околючилась Марья Егоровна, - а у нас все на подотчете, все подсчитано. Развелось бизнесменов, тащат все подряд, глаз да глаз за всеми этими... Да, ты, кстати, на втором экземпляре договора число не проставил. Ставь и иди подписывай, я просмотрела. И тут я допустил глобальную ошибку, схватив со стола не только договора, но и ручку. Ее ручку. Наверное хотел проставить число на втором экземпляре. И только гнетущая тишина, пронизывающая до мозга костей, подсказала мне, что где-то что-то я сделал не так. Мне помнится, что даже вороны за окном замолчали. Не поднимая взгляда, я сунул ручку в стаканчик с другими ручками и карандашами и щелкнул замками на дипломате доставая из него свою. Немного попустило, давление понизилось и написав число, услышал. - И если хоть одной дощечки не хватит или фрамуги на раме, оплаты не будет за всю партию. Сама, все пересчитаю.

С того дня представляться бизнесменом, незнакомым людям, а тем более знакомым, я вообще не стал.

58

Подруга-врач репост сделала с какого-то источника.
Не мог пройти мимо и сюда на память не закинуть, потому что тут такого не припомню...

Исповедь реаниматолога.

"Я реаниматолог. А если быть более точным, то peaниматолог­-анестезиолог. Вы спросите, что предпочтительней? Я вам отвечу: хрен редьки не слаще. Одно дежурство ты реаниматолог, другое ­ анестезиолог, но суть одна ­ борьба со смертью. Её, проклятую, мы научились чувствовать всем своим нутром. А если говорить научным языком, то биополем. Не верьте, что она седая и с косой в руках. Она бывает молодая и красивая, хитрая, льстивая и подлая. Расслабит, обнадёжит и обманет. Я два десятка лет отдал реанимации, и я устал...

Я устал от постоянного напряжения, от этого пограничного состояния между жизнью и смертью, от стонов больных и плача их родственников. Я устал, в конце концов, от самого себя. От собственной совести, которая отравляет моё существование и не даёт спокойно жить после каждого летального исхода. Каждая смерть чеканит в мозгу вопрос: а всё ли ты сделал? Ты был в этот момент, когда душа металась между небом и землёй, и ты её не задержал среди живых. Ты ошибся, врач.

Я ненавижу тебя, проклятый внутренний голос. Это ты не даёшь расслабиться ни днём, ни ночью. Это ты держишь меня в постоянном напряжении и мучаешь постоянными сомнениями. Это ты заставляешь меня после суточного дежурства выгребать дома на пол все медицинские учебники и искать, искать, искать... ту спасительную ниточку, за которую ухватится слабая надежда. Нашёл, можно попробовать вот эту методику. Звоню в отделение, ­ как там больной?

Каким оптимистом надо быть, чтобы не сойти с ума от всего этого. Оптимизм в реанимации ­ вам это нравится? Два абсолютно несовместимых понятия. От стрессов спасается кто как может, у каждого свой «сдвиг». Принимается любой вариант: бежать в тайгу в одиночестве, чеканить по металлу, рисовать картины маслом, горнолыжный спорт, рыбалка, охота, туризм... Мы спасаем людей, а увлечения спасают нас.

Спасать... Мы затёрли это слово почти до пустого звука. А ведь каждый раз за ним стоит чья­-то трагедия, чья­-то судьба. Спросите любого реаниматолога ­, сколько человек он спас? Ни за что не ответит. Невозможно сосчитать всех, кому ты помог в критический момент. Наркоз дал ­ и человек тебе обязан жизнью.

Почему-­то больные анестезиолога врачом вообще не считают. Обидно, ей богу. Звонят и спрашивают: а кто оперировал? И никогда не спросят, кто давал наркоз, кто отвечал за жизнь больного во время операции? Мы посчитали: пять тысяч наркозов в год даёт анестезиолог. Пять тысяч стрессов ­ только от наркозов! Ведь каждый раз ты берёшь на себя ответственность за чужую жизнь: ты, анестезиолог, отключаешь у больного сознание, и тем самым лишаешь его возможности самому дышать, а значит, жить.

Больше всего мы боимся осложнений. У нас говорят так: не бывает маленьких наркозов, бывают большие осложнения после них. Иногда риск анестезии превышает риск самой операции. Может быть всё, что угодно: рвота, аллергический шок, остановка дыхания. Сколько было случаев, когда пациенты умирали под наркозом прямо на операционном столе. Перед каждой операцией идёшь и молишь Бога, чтоб не было сюрпризов.

Сюрпризов мы особенно боимся. Суеверные все стали... насчёт больных. Идёшь и причитаешь: только не медработник, не рыжий, не блатной, не родственник и не работник НПО ПМ. От этих почему­то всегда неприятности. Чуть какие подозрения на «сюрприз» возникают, трижды сплевываем и стучим по дереву.

Нас в отделении 11 врачей, и у всех одни и те же болячки: ишемическая болезнь сердца, нарушение сердечного ритма и... радикулит. Да, да, профессиональная болезнь ­ радикулит. Тысяча тяжелобольных проходит через наше отделение за год, и каждого надо поднять, переложить, перевезти... Сердце барахлит у каждого второго из нас ­ как только эмоциональное напряжение, так чувствуешь, как оно в груди переворачивается.

Говорят, американцы подсчитали, что средняя продолжительность жизни реаниматолога ­ 46 лет. И в той же Америке этой специальности врачи посвящают не более 10 лет, считая её самым вредным производством. Слишком много стресс­факторов. Из нашего отделения мы потеряли уже двоих. Им было 46 и 48. Здоровые мужики, про таких говорят «обухом не перешибёшь», а сердце не выдержало...

Где тут выдержишь, когда на твоих глазах смерть уносит чью­-то жизнь. Полгода стоял перед глазами истекающий кровью молодой парень, раненый шашлычной шампурой в подключичную артерию. Всё повторял: «спасите меня, спасите меня». Он был в сознании и «ушёл» прямо у нас на глазах.

Никогда не забуду другой случай. Мужчина­-инфарктник пошёл на поправку, уже готовили к переводу в профильное отделение. Лежит, разговаривает со мной, и вдруг зрачки затуманились, судороги и мгновенная смерть. Прямо на глазах. Меня поймёт тот, кто такое испытал хоть раз. Это чувство трудно передать: жалость, отчаяние, обида и злость. Обида на него, что подвёл врача, обманул его надежды. Так и хочется закричать: неблагодарный! И злость на самого себя. На своё бессилие перед смертью, за то, что ей удалось тебя провести. Тогда я, помню, плакал. Пытался весь вечер дома заглушить водкой этот невыносимый душевный стон. Не помогло. Я понимаю, мы ­ не Боги, мы ­ просто врачи.

Сколько нам, реаниматологам, приходилось наблюдать клиническую смерть и возвращать людей к жизни? Уже с того света. Вы думаете, мы верим в параллельные миры и потусторонний мир? Ничего подобного. Мы практики, и нам преподавали атеизм. Для нас не существует ни ада, ни рая. Мы расспрашиваем об ощущениях у всех, кто пережил клиническую смерть: никто ТАМ не видел ничего. В глазах, говорят, потемнело, в ушах зазвенело, а дальше не помню.

Зато мы верим в судьбу. Иначе как объяснить, что выживает тот, кто по всем канонам не должен был выкарабкаться, и умирает другой, кому медицина пророчила жизнь? Голову, одному парню из Додоново, топором перерубили, чуть пониже глаз ­ зашили ­ и ничего. Женщину доставили с автодорожной травмой ­ перевернулся автобус, переломано у неё всё, что только можно, тяжелейшая черепно­мозговая травма, было ощущение, что у неё одна половина лица отделилась от другой. Все были уверены, что она не выживет. А она взяла и обманула смерть. Встречаю её в городе, узнаю: тональным кремом заретуширован шрам на лице, еле заметен ­ красивая, здоровая женщина. Был случай, ребёнка лошадь ударила копытом ­ пробила череп насквозь. По всем раскладам не должен был жить. Выжил. Одного молодого человека трижды (!) привозили с ранением в сердце, и трижды он выкарабкивался. Вот и не верьте в судьбу. Другой выдавил прыщ на лице (было и такое!) ­ сепсис и летальный исход. Подобная нелепая смерть ­ женщина поранила ногу, дело было в огороде, не то просто натерла, не то поцарапала ­ заражение крови, и не спасли.

Хотя, где-­то в глубине души, мы в Бога верим. И если всё­ таки существуют ад и рай, мы честно признаёмся: мы будем гореть. За наши ошибки и за людские смерти. Есть такая черная шутка у медиков: чем опытнее врач, тем больше за его спиной кладбище. Но за одну смерть, которую не удалось предотвратить, мы реабилитируемся перед собственной совестью и перед Богом десятками спасённых жизней. За каждого боремся до последнего. Никогда не забуду, как спасали от смерти молодую женщину с кровотечением после кесарева. Ей перелили 25 литров крови и три ведра плазмы!

Мы перестали бояться смерти, слишком часто стоим с ней рядом - в реанимации умирает каждый десятый. Страшит только длительная, мучительная болезнь. Не дай Бог, быть кому­-то в тягость. Таких больных мы видели сотни. Я знаю, что такое сломать позвоночник, когда работает только мозг, а всё остальное недвижимо. Такие больные живут от силы месяц-­два. Был парень, который неудачно нырнул в бассейн, другой ­ прыгнул в реку, третий выпил в бане и решил охладиться... Падают с кедров и ломают шеи. Переломанный позвоночник ­ вообще сезонная трагедия ­- лето и осень ­ самая пора.

Я видел, как умирали два работяги ­ хлебнули уксус (опохмелились не из той бутылки) и я врагу не пожелаю такой мучительной смерти.

С отравлениями в год к нам в отделение поступает человек 50, из них 8­-10 не выживают. Не то в этом, не то в прошлом году был 24­летний парень, с целью суицида выпил серную кислоту. Привезли ­ он был в сознании. Как он жалел, что сделал это! Через 10 часов его не стало. А 47­-летняя женщина, что решила свести счёты с жизнью и выпила хлорофос. Запах стоял в отделении недели две! Для меня теперь он всегда ассоциируется со смертью. '

Кто-­то правильно определил реаниматологию, как самую агрессивную специальность - манипуляции такие. Но плохо их сделать нельзя. Идёт борьба за жизнь: от непрямого массажа сердца ломаются рёбра, введение катетера в магистральный сосуд чревато повреждением лёгкого или трахеи, осложнённая интубация во время наркоза ­ и можно лишиться нескольких зубов. Мы боимся допустить малейшую неточность в действиях, боимся всего...

Боимся, когда привозят детей. Ожоги, травмы, отравления... Два года рёбенку было. Бутылёк бабушкиного «клофелина» и ­ не спасли. Другой ребёнок глотнул уксус. Мать в истерике ­ сама, говорит, бутылку еле могла открыть, а четырёхлетний малыш умудрился её распечатать... Самое страшное ­ глухой материнский вой у постели больного ребёнка. И полные надежды и отчаяния глаза: помогите! За каждую такую сцену мы получаем ещё по одному рубцу на сердце.

Мы, реаниматологи, относимся к группе повышенного риска для здоровья. Вы спросите, чего мы не боимся? Мы уже не боимся сифилиса ­ нас пролечили от него по несколько раз. Никогда не забуду, как привезли окровавленную молодую женщину после автомобильной аварии. Вокруг неё хлопотало человек 15 ­ все были в крови с головы до пят. Кто надел перчатки, кто не надел, у кого­-то порвались, кто-­то поранился, о мерах предосторожности не думал никто ­ какой там, на карту поставлена человеческая жизнь. Результаты анализов на следующий день показали четыре креста на сифилис. Пролечили весь персонал.

Уже не боимся туберкулёза, чесотки, вшей, гепатита. Как­-то привезли из Балчуга пожилого мужичка ­ с алкогольной интоксикацией и в бессознательном состоянии. Вызвали лор­врача и тот на наших глазах вытащил из уха больного с десяток опарышей. Чтобы в ушах жили черви ­ такого я ещё не видел!

В последние годы всё чаще больные поступают с психозами. От жизни, что ли, такой. Элементарная пневмония протекает с тяжелейшими психическими отклонениями. Пациенты соскакивают, систему, катетеры вытаскивают, из окна пытаются выброситься… Один такой пьяный, пнул в живот беременную медсестру ­ скажите, что наша работа не связана с риском для жизни.

Про нас говорят ­ терапия на бегу. Мы всё время спешим на помощь тем, кому она крайне необходима. Нас трудно представить спокойно сидящими. Народ не даёт нам расслабиться вообще. Молодёжь падает с высоты ­ веселятся на балконе, открывают окно в подъезде и садятся на подоконник ­ шутя толкаются... За последние три месяца у нас в отделении таких побывало несколько человек. Семнадцатилетняя девочка упала с восьмого этажа, хорошо на подъездный козырёк. Осталась жива.

Сколько мы изымаем инородных тел ­ можно из них открывать музей. Что только не глотают: была женщина, проглотила вместе с куском торта пластмассовый подсвечник от маленькой праздничной свечки. Он острый, как иголка ­ пробурил желудок. Столько было осложнений! Очень долго боролись за её жизнь и спасли. Из дыхательных путей достаём кости, орехи, кедровые, в том числе. Как-­то привезли женщину прямо из столовой ­ застрял в горле кусок непрожёванного мяса. Уже к тому времени наступила клиническая смерть, остановка дыхания. Сердце запустили, перевели на аппарат искусственного дыхания, но... спасти не смогли ­ слишком много времени прошло. И такие больные ­ один за другим. Покой наступает только после дежурства, и то для тела, а не для головы. Иду домой и у каждого встречного вглядываюсь в шею. И ловлю себя на мысли, что прикидываю: легко пойдёт интубация или с осложнениями? Приходишь домой, садишься в любимое кресло и тупо смотришь в телевизор. В тисках хронического напряжения ни расслабиться, ни заснуть. В ушах стоит гул от аппаратов искусственного дыхания, сейчас работают все пять ­ когда такое было? Приходишь на работу, как в цех, поговорить не с кем: целый день только механические вздохи-­выдохи.

Даже после смены в голове беспрерывно прокручиваются события минувших суток - а всё ли я сделал правильно? Нет, без бутылки не уснёшь. А денег не хватает катастрофически. Иной раз получишь эти «слезы» (2700 на две­-то ставки) и думаешь: на кой мне это всё надо? Жил бы спокойно. В какой­-то Чехословакии реаниматолог получает до 45 тысяч долларов в год. У нас в стране всё через... катетер. Врачи, как, впрочем и вся интеллигенция, в загоне. Одно утешает, что ты кому-­то нужен. Ты спас от смерти человека и возродился вместе."

с.Владимир Лаишевцев , анестезиолог-реаниматолог. 2000г.

59

О профдеформации детей через родителей. Семейная быль.
Тружусь по-вахте, график месяц на месяц, на момент событий - более 15 лет.
Случилось, когда переехали в свой дом. Лето. Сижу на полу, меняю розетку. Подходит семилетняя дочь, садится рядом. Потом задумчиво говорит: пап, ты учи меня всему, что сам умеешь, розетки чинить и всё такое...
Спрашиваю дочку: а зачем, ты ж девочка?
И она начинает рассказывать
(примерно то, что мы к этому времени, видно, успели в её светлую головушку успели внедрить): вот я осенью в школу пойду, отучусь десять лет... Потом в институт поступлю, закончу его, устроюсь на работу. Ну, встречу своего мужчину, выйду замуж. Семья, дети и прочее...
Вдруг - у меня что-нибудь сломалось в доме, а муж - на вахту уехал !?!...
Как сейчас помню, на минуту дар речи потерял.
А потом кое-как выдавил из себя: доча (!), не выходи за вахтовика...

60

Что в жизни предпринимателя является самым сложным? Кто-то подумает, что бессонные ночи. Труд до седьмого пота. Страх за вложенные деньги. И в чем-то будет прав. Пока не столкнется с чиновником. И вот тут приходит понимание, что все вышеперечисленное только «цветочки». Пришлось с этим столкнуться и мне в середине девяностых.
Чиновник, который достался мне по жребию судьбы, был не лыс, костюм его был не с пошорканными локтями и задницей. Он был весел, вежлив и опрятен. С первого взгляда в нем не было ничего бюрократического. Он даже при знакомстве протянул руку и как-то немного по-офицерски представился:
- Заместитель начальника ветеринарной инспекции, Сергей Петрович.
На этом все мои лучшие представление о нем ушли в небытие. Потому что начался обычный бюрократический процесс. С требованием каких-то бумажек, о которых я как предприниматель и слыхом не слыхивал. Но это ведь не освобождает от ответственности. И это я знал.
- К нам поступила информация, что вами получена партия мясного фарша и сейчас им активно ведется торговля?
Все было так и я в согласии кивнул головой.
- А имеется ли у вас ветеринарное свидетельство на данный продукт?
Здесь головой я кивать не стал, а глубоко задумался. Наверное потому, что свидетельства у меня не было и представить этот фарш в виде животных, которые имели отношение к ветеринарии, мне было довольно проблематично. Фарш-то прибыл из-за бугра. Где-то под Питером его сертифицировали на право торговли в России и ни о каком ветеринарном свидетельстве разговор не шел. А наверно должен был, раз целый зам. начальника приехал на него посмотреть.
- Фарш придется изъять из продажи.
- Но почему? - опешил я. - Вот же сертификат, где черным по белому написано о его безопасности и сроках реализации. У меня еще полгода на его продажу..
И тут он как настоящий чиновник достал какую-то замусоленную книжку из имеющегося у него портфеля. Настолько замусоленную, что я увидел в ней смерть, мою как предпринимателя. Он послюнявил палец и изрек: ГоСТ на фарш, срок хранения 12 часов с момента изготовления.
- Ты не охуе... - дрожащим голосом выдавил я, но быстро все исправил — вы уверены, что здесь нет ошибки?
- Здесь нет никаких ошибок, читайте сами — и протянул мне книжонку.
Написано было именно так и я сделал еще одну попытку:
- Я его не готовил. И ничего не хранил. Здесь написано охлажденный, а у меня глубокой заморозки.
- В любом случае фарш, согласно ваших же документов.
При этих словах я понурился. Потерять сорок тысяч баксов в самом начале для предпринимателя подобно смерти, тем более, что весомая часть из них кредитная. О своей смерти думать не хотелось и я прокручивал в голове картинки с Сергей Петровичем. Вот он лежит в зеленой траве растоптанный быком-производителем. В руке у него шашка или даже меч-кладенец, он же должен был чем-то обороняться. А вот здесь на него напала стая бездомных собак им кастрированных. Они разнесли куски его плоти по всей округе. А вот здесь он заварен в бочке с кошками и задыхается от их мочи. Нет, вы не подумайте, что я садист, но с моей точки зрения ветеринар должен погибнуть как-то по ветеринарски. Героически.
- Наверное убить меня хочешь — вывел он меня из раздумий. - Зря, ведь за мной государство. А я тебе еще и помочь могу!
- Нет, что вы, что вы. Я же не бандит, я предприниматель. Мое дело не с ножом бегать, а договора подписывать. А как вы мне можете помочь?
- Ну отправить твой фарш на промпереработку. Не ахти выход, но хоть какой-то. Вот где-то у меня номер телефона директора мясокомбината записан. - поковырявшись в блокноте, он произнес — Переписывай. А я пойду пока холодильники опломбирую. Дня три тебе на раздумье хватит?
Не успел он уйти, как я набрал данный им номер. Представился, выслушал ответное представление и пожаловался на судьбу злодейку.
- И много у тебя там этого фарша? - раздалось в трубке.
- Да почти сорок тонн без малого, что за день успели продать. Народ метет, но ветеринары одолели.
- Ну хорошо, если анализы качество подтвердят, тысяч десять баксов могу дать. Но не сразу, по реализации.
Это был еще один пинок ниже пояса. И я представил как он крутится в мясорубке, но на самом деле сказал:
- Хорошо, я подумаю.
Думать было о чем. За этим наверно тоже стоит государство. Завод еще не приватизировали. Вот говорили же мне друзья, иди в рэкет. Нахрен тебе этот геморрой с предпринимательством. Не послушал их тогда, а сейчас придется идти к смотрящему. Благо знакомый, бригадиром был на зоне, когда я там был вольнонаемным механиком цеха. Наверно поэтому на меня пока не было наездов.
«Фигура» встретил меня с интересом. Поинтересовался жизнью и мое предложение, что я в «общак» хочу отстегнуть тысяч восемь баксов прослушал с непониманием.
- »Крыша», что ли нужна? Ты ж вроде никогда не платил?
- Да и сейчас не собираюсь. Если у тебя какая-то левая фирма есть, передам ей по договору фарш на промпереработку и реализацию на сорок тысяч бакинских. Дам клиентуру из покупателей. Двадцать процентов от суммы будет твой навар. Остальное мне, больше не могу, кредиты.
Он хмыкнул и в согласии кивнул головой.
Остальное было дело техники. Моей, предпринимательской техники. Договор, накладные, этикетки и прочее. Все сделалось быстро и правильно.
Когда дня через три заявился Сергей Петрович, я был ему немножко рад.
- Ну как у нас дела? Вернее у вас? - поинтересовался он.
- Нормально. Вот нашел фирму, которая взяла весь фарш на промпереработку. Я им и холодильники продал вместе с этим фаршем.
- Как продал? Они же опломбированы? - ошалел он.
- Так я никакие пломбы не трогал. Они и так взяли.
- Что за компания? Пойду им выпишу предписание. - и метнулся к дверям.
Обратно его притащили за шкирку.
- Говорит, ваш человек, шарился там у холодильников. Если ваш, забирайте, а если нет, то грохнем! - произнес какой-то двухметровый менеджер новой фирмы.
- Да мой, мой! - успокоил его я. - Котлеток зашел покушать из фарша, но не знал, что фарш уже ваш.
- Ну ладно. - менеджер нехотя отпустил шкирку пиджака. - А мож, все же грохнуть, что-то его рожа мне не нравится. Про какие-то пломбы орал. Я б грохнул!
- Да ладно, сейчас все решим. Все хорошо. - успокаивал его я.
- А как же ветеринарное свидетельство? - немного успокоившись и поправив пиджак, произнес Сергей Петрович. Оглядываясь на двери.
- Твою ж медь, забыл, забыл. Подождите секундочку, сейчас я ихнего представителя вызову, вы с ним все и решите.
- Да ладно. - Сергей Петрович сделал какое-то мне неведомое движение, то ли пригнулся, то ли под стол хотел нырнуть, - вы же на промпереработку передали, так что все нормально.
- А государство не будет против? - когда он аккуратно заглянув за двери, хотел уже прощаться.
- Да нет, что вы. Разве государство такие мелочи интересуют. Это ваши дела, предпринимательские.

61

Ребенок на вопрос про торт ко дню рождения, явно сильно стесняясь, выдавил - "нафик торт".
После расспросов как-почему-в чем дело выяснилось, что на самом деле речь идет про торт Захер, а вслух произносить такое дитё не решилось

62

"Лук укрепляет зубы".
И не только зубы. Еще очень помогает ставить всяческие рекорды спорта.
Служу в армии, дембель уже, времена СССР. Простудился, из носа течет ручьем. В детстве мне частенько бабушка сопли луковым соком лечила, помогало здорово. Решил сам полечиться. В кухне добыл луковицу, пришел к каптеру, тот пипетку дал, там же выдавил сок и сам ЗАКАПАЛ себе сок в нос. Именно с большой буквы. Никогда не замечал, что каптерка такая маленькая. Стены, потолок, вокруг казармы несколько кругов до тех пор, пока меня не изловили и не сунули мордой в ведро с водой. Уже гораздо позже узнал, что сок этот водой очень сильно разводить надо. А тогда помогло, насморка как не было, правда нос как у Деда Мороза с бодуна с неделю был.

63

Алёна стала проституткой, когда ей исполнилось пятьдесят.

Не то чтоб эта древнейшая профессия была мечтой всей её жизни или целью, к которой она стремилась. Нет. Это, безусловно, был вынужденный и отчаянный шаг в неизвестность. А начиналось всё обыкновенно, как у всех.

Незадолго до означенных выше событий Алёну вызвал к себе в кабинет замдиректора по кадрам, что само по себе не сулило ничего хорошего. Алёна, будучи по образованию биологом, двадцать шесть лет работала сотрудником Зоологического музея. В музее она курировала отдельную развернутую экспозицию, посвящённую эволюционному учению Чарльза Дарвина. На ответственном хранении Алёны в числе прочих экспонатов состояли чучела животных редких пород, а также единственное в мире чучело пингвина-альбиноса — предмет гордости Алёны и зависти коллег.

— Проходите, Алёна Григорьевна, садитесь, — с трудом выдавил из себя замдиректора по кадрам. Его голос звучал так, будто замдиректора только что слегка придушили. Возможно, данный дефект был следствием многочисленных детских ангин, но, вероятнее всего, причиной послужило пагубное пристрастие начальника к алкоголю и кубинским сигарам. Алёна послушно села.

— Алёна Григорьевна, администрация музея с великим сожалением вынуждена предупредить вас о грядущем сокращении. Музею трудно выживать в сложившейся экономической ситуации. Вы должны нас понять. Через два месяца, с полной выплатой всех положенных по закону материальных средств. Дела передавайте старшему научному сотруднику Курочкину. У меня всё. Можете идти.

Алёна встала и на негнущихся ногах направилась к выходу из кабинета. Очнулась она, лёжа на антикварном кожаном диване в приёмной. Нервная секретарша совала ей под нос нашатырь, замдиректора по кадрам замер неподалёку с графином воды и стаканом в руках. В этот момент до Алёны дошло подлинное значение слова «катастрофа».

Причины сокращения скрывались под пологом каких-то придворных тайн. Не последнюю роль сыграла ревность сотрудников к чучелу пингвина-альбиноса. Но самое печальное во всей этой истории было то, что Алёна в жизни больше ничего не умела. У неё не было мужа, детей, не было даже отдельной квартиры. Алёна с пожилой мамой ютилась в крохотной комнатке, в коммуналке неподалёку от работы, на углу Среднего проспекта и 11-й линии Васильевского острова. Ни разу в жизни она не готовила, не стирала и имела весьма приблизительное представление о том, как пользоваться пылесосом.
Трудно описать словами чувства, нахлынувшие на Алёну в этот трагический день. Тем не менее на следующее утро она как всегда в положенное время была на работе.
Старший научный сотрудник Курочкин торжествовал. Алёна тянула с передачей дел как могла. Несмотря на это, Курочкин уже чувствовал себя полноправным хозяином экспозиции. Шли дни, недели, и, наконец, два месяца истекли. Наступил последний Алёнин день в музее. Это был канун дня её пятидесятилетия.
Утром Алёна надела зелёное платье в стиле «Бохо» — самое красивое из двух, имевшихся в наличии. Приколола к платью брошку с двумя красными пластмассовыми бусинами, купленную за сорок девять рублей на Апрашке, и отправилась на работу. Войдя в первый экспозиционный зал, Алёна открыла ключом витрину с чучелом пингвина и нежно, как лучшего друга, обняла альбиноса, невзирая на яростные протесты старшего научного сотрудника Курочкина. Всё-таки двадцать шесть лет вместе — это не шутка!
Затем Алёна направилась в бухгалтерию и получила причитающиеся ей расчётные средства, в том числе два оклада вперёд, что в совокупности составило немыслимую сумму в двадцать две тысячи рублей. В отделе кадров ей выдали трудовую книжку, которую Алёна с юности не держала в руках. Книжка выглядела как экспонат из далёкого прошлого. Начальные записи в ней велись перьевой ручкой.
— Анахронизм, ископаемое… — произнесла Алёна, и непонятно было, к чему или к кому относятся её слова.

Алёна медленно брела по Университетской набережной в сторону дома и вдруг остановилась, наткнувшись на трафаретную надпись, сделанную белой краской на асфальте. Надпись гласила: «Работа для девушек» и содержала номер мобильного телефона.

Алёна, несмотря на свой далеко не юный возраст, подсознательно продолжала относить себя к категории девушек. Вероятно, по этой самой причине объявление на асфальте не вызвало у неё подозрения. Алёна порылась в своей потрёпанной сумке, достала карандаш и на краешке расчётного листка записала номер телефона. Придя домой, она направилась в ванную, открыла кран и набрала номер на мобильном.
На другом конце быстро сняли трубку, хриплый мужской голос выдохнул Алёне в ухо: «Да!»

— Я по поводу объявления на Университетской набережной, — робко начала Алёна.

— Ну? — выжидающее молчание.

— Я по поводу работы для девушек, — уточнила Алёна.

— Работы очень много, дорогая, работы невпроворот!

— А зарплата?

— Зарплата сдельная, договорная. Больше работаешь, больше получаешь! Ты как работать будешь, по вызову или в стационаре?

— Я — в стационаре, — почему-то ответила Алёна, — А когда можно приступать?

— Да хоть завтра, — хохотнул мужчина, — я обычно кастинг сначала устраиваю, но, слышу, ты девочка деловая, с опытом. Приходи завтра к пяти в переулок Гривцова 14, вход со двора, магазин «Индийская роза», — и повесил трубку.

Алёна не успела ничего спросить о характере предлагаемой работы. Но отступать не хотелось, жизнь должна продолжаться. Нельзя же сказать маме, что её сократили в музее, такая новость может подорвать мамино и без того пошатнувшееся здоровье.

Проснулась Алёна в половине третьего, стараясь не производить лишнего шума, пошла в ванную, быстро почистила зубы, приняла душ и вернулась в комнату. Надела вчерашнее платье, приколола к нему брошку и без четверти четыре вышла на улицу. Путь был неблизким, общественный транспорт ещё не ходил. Было прохладно и сыро, но все мелкие погодные неприятности искупала белая ночь и красота любимого города.
Алёна без особого труда преодолела расстояние, она любила ходить пешком. Без десяти пять Алёна стояла во дворе дома 14 по переулку Гривцова. Вниз в полуподвальное помещение вели заплёванные скользкие ступеньки. На облезлой ржавой двери нагло красовалась надпись: «Индийская роза». Алёна подёргала ручку, дверь была заперта. Алёна отступила назад. Дверь с шумом распахнулась, из неё выпорхнула парочка молодых нетрезвых девушек и лысоватый, но весь покрытый чёрной шерстью мужик кавказской наружности.

Мужик сфокусировал взгляд на Алёне.

— Ты кто? — послышался уже знакомый по телефонному разговору голос.

— Я вам звонила по поводу объявления на набережной, про работу для девушек, — напомнила Алёна.

— А! Так я же велел тебе прийти в пять.

— Сейчас пять часов пять минут, — нерешительно ответила Алёна.

— Вот дура! В пять вечера! А сейчас я хочу спать. Впрочем, заходи, раз пришла. Какая же ты девушка?! Тебе лет-то сколько? — кавказец жестом указал на дверь в подвал, и Алёна нерешительно шагнула вперёд.

— Сегодня суббота, и завалялся тут один постоянный клиент. Правда, он так уже накидался, что ему сейчас до фени твой возраст. Вон та розовая дверь, иди, работай! Такса у нас — тысяча рублей в час. Половину заработка отдашь мне, иди! — с этими словами он подтолкнул Алёну к указанной двери.

Алёна вошла, не успев понять, что произошло. Несмотря на то, что помещение располагалось в подвале, интерьер комнаты был довольно приятным и даже с претензией на изысканность. Стены были обтянуты тканью кремово-розового цвета. Мягкая мебель, выполненная в стиле гарнитура генеральши Поповой из «Двенадцати стульев», была обита тканью тех же тонов. В центре комнаты под балдахином из той же задрапированной ткани возвышалась огромная кровать. На кровати, забывшись сном, лежал грузный мужчина. На сервировочном столике и на полу валялись бутылки из-под водки и дорогого шампанского «Моёт».

Алёна подошла поближе, черты лица спящего мужчины показались ей знакомыми.
Именно в этот момент в голове Алёны созрел план мести. Как бы Алёна ни была наивна, у неё хватило ума догадаться, какого рода работа предлагалась девушкам в том злосчастном объявлении.
Она сняла с себя одежду и аккуратной стопкой сложила её на стуле, стоявшем поблизости. Затем она прилегла рядом со спящим, стараясь выглядеть сексуально и непринуждённо.
Мужчина зашевелился и сонно пошарил рукой по постели. Нащупав Алёну, обнял её, открыл глаза и сразу же отшатнулся, вскочил и даже протрезвел от ужаса.

— Алёна Григорьевна! Что вы здесь делаете? Как? Где я? Почему вы голая? — завопил замдиректора по кадрам высоким фальцетом, прорезавшимся неведомо откуда.

— Я теперь здесь работаю, — тихо ответила Алёна, удивляясь новым ноткам металла в своём голосе. — Вы же меня вчера сократили!

— Алёна Григорьевна! Это всё чудовищное недоразумение! Я человек с положением! У меня семья! Я всё исправлю! Всё ещё можно исправить! Алёна Григорьевна! Только умоляю, никому ни слова, никому!

Вскоре под сокращение попал старший научный сотрудник Курочкин. А в понедельник, в установленное правилами трудового распорядка время, Алёна вошла в Зоологический музей и направилась в первый экспозиционный зал, где её дожидалось единственное в мире чучело пингвина-альбиноса.

Автор - Татьяна Горюнова

64

Анекдот из жизни - знакомый рассказал еще в 90-е. Брат у него в Подмосковье жил и любил выпимши за руль садиться, а город маленький - все друг друга знают, знакомые гаишники его на посту привычно отлавливали - снимали передний номер и... отпускали (приезжал протрезвев и выкупал). А раз денег у него не было, а нужно срочно в Москву скатать. Он "макетчик" - всякие макеты деталей делал на местном заводе, сварганил из картона номерной знак - выдавил символы - покрасил - и стал ездить... Но раз опять пьяный катил - а у "друзей" глаз наметанный - тормознули сразу - стали номер снимать и... кусок оторвали... Брат тому знакомому рассказывал, что так в жизни он еще не смеялся, когда увидел лица гаишников - один другому показывает госномер, а тот ему оторванный кусок от него, и оба открыв рот и выпучив глаза смотрят на то, что натворили)))) Типа товар испортили - как теперь его продавать - со скидкой чтоль ???)

12