Анекдоты про самокруток |
В детстве я верил в дедушкины рассказы о том, что если к телефонной трубке привязать длинный кусок проволоки, можно услышать инопланетян. Сегодня, разбираясь в дедушкином чулане, я нашёл старую телефонную трубку, моток проволоки и пакет самокруток с непонятной травой. Совместив это, я убедился, что дедушка меня не обманывал.
|
В догонку к "Путь бобра", кстати автор - режиссер Алеся Казанцева может описывать «кабзду» на съемках с потрясающим терапевтическим эффектом — все хохочут и начинают проще смотреть на жизнь и на свою работу, от которой устают даже самые стойкие и влюбленные в дело своей жизни.
Кастинг бумаги
Если, не дай бох, потребуется снять белый лист бумаги формата А4, то это будет самый адский проект. Реквизитору придется принести сто вариантов листов: глянцевая, матовая, полуматовая, гладкая фактура, бумага для акварели, для рисования карандашом, для сушки гербария, для заворачивая самокруток, бумага писчая, бумага не писчая, бумага для струйного принтера, бумага для лазерного принтера (наверняка есть различия и это будет жутко видно в кадре), бумага для чертежей, для складывания самолетиков, для жевания комочков и плевания на переменах из ручки, бумага для бумаги, бумага для обертывания, для заворачивания и для скручивания, папирус, туалетная, бумага, которой нет в природе, невидимая бумага и бумага для розжига углей в аду. Обо всех видах бумаги реквизитор узнает за 2-3 недели проекта. Он будет высылать варианты, а заказчик писать в ответ: «Это все не то! Вы что бумагу не можете найти?!» Это правило: если тебе звонят и говорят: «Есть простой проект, там делать нечего!», значит, надо бежать без оглядки в другую сторону. Мы будем перезваниваться с реквизитором каждый день две недели и говорить: «Бляяяя, да если бы я знала, что такое будет!..» А тем временем уже встреча с заказчиками, которая бывает перед каждой съемкой. Все, как мы любим: пироженки, фрукты, напитки с газом, без газа и с полугазом. В презентации вставлено сто вариантов листов белой бумаги формата А4. Все под своими номерами, чтобы не перепутать. На ППМ притащат еще стопку образцов. Их будут рассматривать и трогать. На связи по телефону из западного головного офиса компании вице-бренд-президент-менеджер Глория Какая-То Там У Нее Фамилия. Связь плохая, Глория говорит как из кафельного туалета, но агентство все понимает.
Агентство проходит какие-то курсы по пониманию клиента из кафельного туалета, это точно. Курсы следующие. Клиента сажают в двухсот метровую трубу или колодец, а с другой стороны размещают агентство. Условия тренинга: клиент говорит тихо и при этом трясет банку с крупой и шуршит целлофаном. Кто расслышал — тот и работает в агентстве.
Глория будет говорить, что вариант белой бумаги под номером 63 ей кажется не премиальным. У нас все должно быть лакшери.
Раньше говорили люкс. Потом вип. Потом премиум. Сейчас все говорят лакшери. Лакшери — это шик и жир.
Так вот. Нам нужна белая лакшери бумага формата А4. На что агентство начнет доказывать, что мы тут в Москве держим 63 номер в руках и он отличный, он светлый и он настолько лакшери, насколько вообще может быть лакшери белая бумага формата А4. Правда, режиссер рекомендует для съемки не 63 номер, а 97. Так что нам придется снять два варианта. И тут Глория снова поведет себя, как абсолютная падла, и скажет, что 97 тоже темный. Станет понятно, что даме в трубе надо просто прибавить яркость монитора, начнутся поиски системного администратора в западном головном офисе, потому что Глория не знает, где эта кнопка. Затем агентство поинтересуется, а можем ли мы отправить этой чертовой мать ее Глории образцы по почте? А экспресс-доставкой? А если передать самолетом? Давайте посмотрим расписание, какие рейсы летят к Глории в трубу, чтобы она смогла до съемок оценить белую мать ее бумагу формата А4.
После встречи, когда Глория в трубе уже отключится, то кто-нибудь из агентства задаст вопрос типа: «А кто у нас художник-постановщик? Аа... А почему не тот, которого мы просили?..» Продюсер скажет, что которого просили — тот занят, он снимает с Бондарчуком/ Михалковым / Господом богом. А агентство скажет: «Ну вот поэтому мы его и просили! Ребята, такой ролик! Белая бумага в кадре! Ваш художник-постановщик раньше снимал белую бумагу? Есть шоурил?»
После встречи я напишу реквизитору, что нам нужно найти что-то среднее между образцом 63 и 97, но не такое темное, как экран у Глории.
Самое большую свинью неожиданно подложит оператор. Он придет за день до съемки и скажет: «А я не могу снимать белую бумагу. Она же белая. Она будет „гореть“ в кадре. Давайте ее тонировать, отмачивать в чае, мелко прыскать мочой». Операторы не снимают белое, это всем давно известно. У них какой-то передёр по цвету и пиздец. Съемочная группа стоит над белым листом бумаги формата А4. И смотрит. Реквизитор мечтает нанять самого дешевого киллера, чтобы он убивал оператора плохо и долго. Представить, что сейчас надо позвонить агентству и сказать им о тонировании бумаги — это подобно тому, как сесть на останкинскую башню с размаха. Они бросятся сразу в трубу к Глории, а к ней уже и так летят обрацы 63 и 97. Поэтому продюсер промолчит, а художник-постановщик, который выслал за время проекта тридцать эскизов белой бумаги формата А4, пойдет пить с реквизитором, который за время проекта ходил на бумажные комбинаты чаще, чем работники всей бумажной промышленности за всю свою жизнь. Реквизитор мечтает сжечь заказчика, а художник-постановщик готов сделать эскизы осиновых колов. На съемку вызовут, естественно, супер лакшери специалиста, который будет выкладывать в кадре белый лист формата А4 и следить, чтобы он не морщился, не шел волнами, не жался, не топорщился и не загибал края. Хотя ничего этого бумага не будет делать и так, но всем будет казаться... И вот так каждый день творится небольшой такой адик. Адок.
|
|
Чинарик
В тундре несколько складов и избушка – это наш дальний караул ВВ.
Склад артвооружений и боеприпасов нашей части, склад взрывчатых веществ «Тиксистроя», и еще какие-то.
Караул состоял из сержанта – начальника караула, и троих рядовых – караульных («штыки» по-нашему).
Паек в дальние караулы завозили на десять дней, а караул – на сутки.
Если начиналась пурга, караул не меняли до её окончания. Потому что во время пурги снег летит стеной. Бывает, что вытянув вперед руку, не видишь рукавицу на ней.
Большую часть суток начкар спал. В остальное время писал письма, болтал по телефону с другими начкарами, «дрючил» штыков.
Штыки готовили еду на встроенной в печь плите, наводили чистоту, кололи дрова, по очереди заступали часовыми, и спали тоже по очереди.
Два часа стоишь на посту, потом два часа в бодрствующей смене, и два часа в отдыхающей смене – спать не раздеваясь, но можно разуться. В «бодряке» - поддерживать огонь в печи, отвечать на телефонные звонки, готовить ужин/завтрак/обед, мыть посуду. В оставшееся время, а его в «дальнике» хватало, - читать, писать, мечтать).
На посту курить нельзя, а в остальное время – смоли, сколько влезет. Если курево есть.
Рассказывали, что в старые времена солдатам было положено табачное довольствие. В казарме на тумбочке дневального всегда стояла коробка с махоркой, и лежала пачка нарезанной бумаги для самокруток.
В начале восьмидесятых, когда я служил, этого уже не было.
А денежное довольствие было – семь рублей в месяц.
Два рубля сразу сдавали старшине на ротные нужды, а на остальные могли шиковать, ни в чем себе не отказывая.
Сигареты без фильтра стоили 14-18 копеек, «Беломор» - 25, «Ява» в мягкой пачке – 30, Болгарские «Аэрофлот», «Стюардесса» и «Opal» - 50.
Хотелось и в «Чайную» сходить. Там продавались пирожные «Полоска» за 22 копейки, пряники, печенье, сгущенка, другие деликатесы.
Дальние караулы мы любили. Там не чувствовалось давления армейской системы.
Просто делаешь свое дело, и как будто сам себе хозяин.
Однажды мы заступили на «ВВ», с одной пачкой «Беломора» на четверых. Ну, так получилось. Может, перед получкой дело было. Что все оказались без денег, и не у кого было занять. Поэтому курили очень экономно, - втроем одну папиросу. Каждый делал две затяжки, и передавал следующему. Втроем, - потому что один же на посту.
Начкар Андрюха Линьков пару раз позволил себе выкурить целую.
В четырнадцать часов сменившийся с поста Савинов сообщил, что начинает «задувать».
Встревоженный Линьков вышел наружу и вернулся помрачневший, - мороз упал, и ветер гнал злую поземку. Именно так пурга всегда начиналась. У нас оставалось две папиросы. А пурга могла задувать и один-два дня, и две недели.
Была еще надежда, что до восемнадцати часов, когда должна была приехать смена, пурга не успеет разгуляться, но уже через час, увидев, что ветер усиливается, а снег все гуще, Линьков вызвал с территории поста Томского, чтобы тот не потерялся в тундре. Во время пурги часовые дальних караулов не выходили на посты, а отстаивали смену в тамбуре караульного помещения.
Позвонил дежурный по части и сообщил, что смены не будет.
Время тянулось медленно и скучно.
Служба шла заведенным порядком. Караульный третьей смены кулинарил, первой – мыл посуду и производил уборку. В свои смены выходили на «пост» в тамбур.
Очень хотелось курить.
Обшарили все углы, заглядывали в щели у плинтусов, в надежде отыскать уроненные кем-нибудь раньше, или заныканные чинарики.
К сожалению, предыдущий караул чем-то прогневал своего начкара, и он их заставил сделать генеральную уборку.
Всё помещение было вылизано, кафель, которым была обложена печь, сиял чистотой, нигде не было ни соринки.
Скрутили «козью ножку», насыпали в неё чай, но он был негодной заменой табаку.
Пурга мела третьи сутки.
Я отсидел свои два часа в «бодряке», разбудил Савинова.
Он надел полушубок, зарядил автомат и сменил в тамбуре Томского.
Линьков спал.
У меня началась отдыхающая смена.
Прежде, чем завалиться на топчан, я обычно отодвигал его на несколько сантиметров от печи, чтобы потом, привалившись к ней боком и с головой укрывшись полушубком, дышать прохладным воздухом из щели между печью и топчаном.
В этот раз я решил, что хватит уже пролеживать правый бок, и развернул топчан изголовьем в другую сторону, чтобы теперь спать на левом.
Лёг, укрылся, и увидел, что чуть ниже изголовья уголок одной кафельной плитки отколот. За плиткой пустота, а из образовавшегося на сколе отверстия выглядывает сигаретный фильтр.
Я сразу восхитился белизной его набивки. При курении ведь фильтр желтеет, а этот был почти девственно белый. Значит, бычок должен быть больше, чем в полсигареты!
Затаив дыхание, протянул к торчащему кончику фильтра руку.
Представил, как мы будем отбивать кафель от печи, и сколько потом будет мусора, если сейчас неловким движением столкну окурок глубже.
Осторожно взялся за фильтр, и потянул его вверх и на себя.
Я все ещё не дышал.
Томский позвякивал кастрюлями на кухне. Савинов громыхнул прикладом о дощатую стену тамбура. Повернувшись во сне, скрипнул топчаном Линьков. В печи гудел огонь, и потрескивали дрова. Снаружи, сотрясая стены и вбивая снежную пыль в мельчайшие щели, завывал ветер. А я все вытягивал эту обыкновенную болгарскую сигарету из-за скверно положенной плитки.
Она – сигарета - казалась мне длинной, как железнодорожный состав.
Вот она вся у меня перед глазами.
Совсем целая.
Только краешек бумаги на кончике опален.
Линь! Линь! – позвал начкара.
Линьков рывком поднялся.
Показал ему сигарету, держа её, как восклицательный знак.
Не сводя с неё глаз, он вытащил из кармана спички.
Я прикурил, и после второй легкой затяжки, чувствуя приятное головокружение, протянул сигарету ему.
Из кухни выглянул Томский.
- Табуретку захвати, - посоветовал ему Линьков. Томский подсел рядом, и воспользовался своей очередью затянуться.
Савинов в тамбуре перестал топотать ногами, и, скрипнув дверью, заглянул в помещение.
Линьков позвал и его.
Мы сидели. Сделав по две лёгкие затяжки, передавали сигарету друг другу, провожали её взглядом, и снова делали две затяжки…
…
…
«Курение вредит вашему здоровью». Но вот так было.
Тундра. Пурга. Жарко натопленная печь. Четверо возле одной сигареты…
|
|
В детстве я верил в дедушкины рассказы о том, что если к телефонной трубке привязать длинный кусок проволоки, можно услышать инопланетян. Сегодня, разбираясь в дедушкином чулане, я нашёл старую телефонную трубку, моток проволоки и пакет самокруток с непонятной травой. Совместив это, я убедился, что дедушка меня не обманывал.
|
|
Джейк пододвинул кресло поближе к камину, положил ноги на журнальный столик, набил трубку, попыхтел, раскуривая, и приготовился рассказывать о своей поездке в Австралию.
Но не тут-то было. Алексу, который тоже недавно вернулся из Австралии, не терпелось поделиться впечатлениями.
«Захожу я в этом Мельбурне в обзорную кабинку на высоте 300 метров, она выезжает из здания, стены и пол становятся прозрачными, и ты как будто висишь над пропастью. Вдруг как затрясет, болты посыпались с потолка, и все мы человек тридцать как ломанулись к двери. Все обошлось, как видите, но в Мельбурн этот я больше не поеду».
«Все в мире связано», - сказал Джейк, - «Мы не видим всех мировых связей либо вследствие своей ограниченности, либо просто потому, что не владеем всем объемом информации. Вот скажи, Алекс, почему ты забыл упомянуть, что обоссался в той кабинке?».
«Так там все обоссались, это излишняя маловажная деталь, а ты-то откуда знаешь?»
«Потому что Австралия — это кошмар курильщика. Там пачка сраных китайских сигарет стоит двадцать тамошних долларов, и то если повезет. Настоящего Марлборо нет вообще, поддельный — шестьдесят, а вот этот трубочный табак — по доллару за грамм. Вот как-то так».
«Ну и какая тут связь?» -- «А связь прямая. У меня в тот момент закончились сигареты, а покупать по таким ценам жаба душит. Хорошо, что захватил с собой фунт табака и вот эту трубку. Ну так она засорилась, инструментов с собой не было, была отвертка, и она сломалась внутри. Надо было чем-то выбить, подобрал на улице болт на шестнадцать, пошел на обзорную кабинку, только стал телефон доставать из кармана, как болт-то и выпал. Загремел по стеклянному прозрачному полу, тут все заорали и поперли к выходу. Честно сказать, я тоже чуть не обоссался. Болт, понятное дело, потерялся, и трубку починил уже дома».
«Ну и как, стал сигареты покупать или бросил?» -- «К сожалению, не бросил. Козьих ножек и самокруток в Австралии никто еще не отменял».
|
|
О прикладной психологии
Мой приятель Гечик, бельгиец, утверждает что имеет родственные связи с Бельгийской королевской семьей. Правда, королевская семья этот отрезанный ломоть не признает. Но речь не об этом. Гечик яхтсмен, всю свою сознательную, несознательную и бессознательную жизнь провел в море, бывал везде, в самых укромных жопах мира, в самых страшных и смешных ситуациях.
Случилось ему как-то застрять где-то в Азии, вроде Вьетнам, не помню. Не пофартило, застрял без денег, без жратвы, с поломаной лодкой. Но Гечик не унывал, к тому же, у него было ружо. Подводное. С этим ружом Гечик какое-то время успешно добывал себе рыбов, раков и доверчивых женщин, но захотелось разнообразия, ибо сколько можно жарить рыбов и женщин?
Гечик решил рыбов продавать. За пару часов он добывал 2-3 лобстера, с десяток больших рыб и ведерко раков. На стареньком тузике он подплывал к белоснежным красивым яхтам и пытался продать добычу, но безуспешно. Обитатели яхт смотрели на него как на гавно, особенно свежеотжаренные женщины.
Гечик сменил тактику. Он все так же подкатывал к яхтам с уловом, но теперь кричал: Чеиндж! Но мани, давайте баш на баш, суки!
О, это другое дело! При слове "менять" у даже у пожилых джентельменов загорались глаза, за лобстера Гечик получал бутылку виски или пару банок консервов, за раков 5-6 банок холодненького восхитительного пивка, за рыбы давали сигареты, вино, домашнюю снедь.
Торговля шла как на базаре, с криками, спорами, размахивания руками.
- Дам две пачки сигарет и пол-бутылки рома за этого тощего лобстера,- кричали ему с борта. - Добавьте сыра и пару яблок,- пускал слюну Гечик.
Солидные яхтовладельцы становились похожи на разгоряченных юнцов, их молодые подтянутые жены красиво наклонялось над леером, демонстрируя загорелые сиськи в надежде сбить цену.
На одной яхте ему дали пару самокруток за трех раков, на другой просто накидали местных фруктов бесплатно. Где-то просили поплавать с ружьем, на большом катамаране, где отдыхали четыре скандинавские женщины средних лет, настойчиво приглашали подняться на борт.
Сразу же выявились и национальные различия. Жлобистые французы помогали почти соотечественнику неохотно, греки и итальянцы торговались за каждый плавник, чисто по приколу, зато несколько испанских футболистов, отдыхавших на супер-яхте с блядями, за просто так навалили ему несколько подносов со жратвой, и приглашали приходить еще, все равно жратву девать некуда.
Встретив русских, Гечик, неплохо говоривший (это отдельная история) спросил за "пирашки и борш", и ему со смехом дали вареной картошки с чесноком.
Такая жизнь продолжалась недели три, Гечик стал неотьемлемой частью пеизажа, ему махали руками, кричали приветствия, женщины томно подмигивали.
Потом друзья или родня (не королевская) прислали деньги, Гечик починился и за пару недель до сезона ураганов уплыл куда-то дальше.
Это, конечно, не самое экстремальное его приключение, но Гечик всегда вспоминает его с удовольствием. Только рыбу не любит до сих пор.
|
|