Анекдоты про симонов
[ Свежие анекдоты ]

Результатов: 15

1

Сейчас перед концертами зрителей просят отключить мобильные телефоны.
Чтобы значит не мешать артистам. Просить-то, конечно, просят, но
выключают далеко не все. И иногда в самый разгар выступления у кого-то
начинает вызванивать. При этом и звук хороший, сильный, и мелодия
популярная, и длится это достаточно долго, потому что непросто отыскать
телефон в темноте зрительного зала и сразу нажать нужную кнопку. Наконец
звонок отключен, и окружающие слышат громкий шепот: «Я тебе позднее
перезвоню, я сейчас на концерте».
Но оказывается иногда бывает и наоборот. Первый раз я с этим столкнулся
на концерте местных бардов. Несмотря на то, что он проходил в настоящем
театре, зрителей собралось семь человек, это вместе со мной. Перед
микрофоном девушка с акустической гитарой исполняет песни собственного
сочинения. И вот посредине одной из песен в жилетном кармане
исполнительницы начинает звонить телефон. Девушка мужественно продолжает
играть и даже петь. Но телефон тоже отступать не собирается. Так они
вдвоем дотерпели до конца песни, девушка достала телефон, сказала
«Извините» и вышла за кулисы поговорить по телефону. Потом вернулась, и
концерт продолжился.
А сегодня на фестивале точно такой же случай произошел с моим любимым и
уважаемым Тимуром Шаовым. Нет, кроме шуток, это мой любимый
автор-исполнитель. Хорошие стихи, замечательные мелодии и великолепные
аранжировки. Я вообще-то только ради него на фестиваль приехал. Голос,
правда, у Шаова подкачал, ну да Высоцкого тоже ругали за голос.
Однако сегодня, по сравнению с предыдущим случаем, было два отличия:
во-первых, гитара Шаова играет через усилитель, поэтому телефонного
звонка зрители не услышали. Просто посреди песни (если я правильно
помню, это были «Частушки-пофигушки») Тимур Султанович прекратил петь,
улыбнувшись, сказал: «Извините, надо на звонок ответить», достал телефон
из кармана жилетки (да, почему-то и девушка и Шаов были в похожих
светлых жилетках с многочисленными карманчиками), нажал на кнопки, а
потом продолжил пение.
Второе отличие заключалось в зрителях. У Шаова зрителей было раз в сто
больше. И состав зрителей немного другой: в первом ряду сидели Владимир
Лукин, Элла Панфилова, Алексей Симонов, Андрей Макаревич и многие другие
почетные гости, приехавшие на фестиваль. Но все с пониманием отнеслись к
ситуации, и почетные гости, и мы, простые зрители. Овации были не менее
бурными, чем у предыдущей песни.
Так что как мы к ним, так и они к нам.

2

После спектакля в знаменитом Санкт-Петербургском Александринском театре (бывшем театре им. Пушкина) шел также знаменитый актер Николай Симонов. Неожиданно к нему подошел здоровенный парнюга и, дыхнув ароматом чеснока и водочным перегаром, вежливо обратился:

- Николай Константинович, разрешите с вами побеседовать...

Симонов ответил решительным отказом. Тогда расстроившийся парень (впрочем, это был тридцатилетний дядя, укоризненно отвечал:

- Эх, Николай Константинович, а ведь вы меня в жопу целовали!

Легко представить себе гнев Симонова. Милиция. Протокол. Представители закона, естественно, встали на защиту великого артиста. Тогда обвиняемый вытащил из какого-то тайного кармана в ватнике тряпочку, трепетно развернул ее и предъявил кадр из фильма “Петр 1”, выпущенного в 32-ом году (сейчас на дворе - 69 год!), когда царь, роль которого блистательно играл Симонов, счастливый рождением наследника, подымает ребенка высоко над головой для всеобщего обозрения и смачно целует его в аппетитную попку. Все было правильно. Но прошло тридцать лет. Симонов был человеком с подлинным юмором - мир был восстановлен.

3

КАК ЗАПРЕЩАЛИ "ЧЁРНОЕ МОРЕ..."
Композитор Оскар Фельцман любил вспоминать, как удалось спасти от запрета песню "Чёрное море моё", написанную им для кинофильма "Матрос с "Кометы".
Идея этой песни родилась у поэта Михаила Матусовского, которому пришли на ум две строчки:
Самое синее в мире-
Чёрное море моё...
Сам поэт посчитал их ужасными, но композитор, урожденный одессит, знавший не понаслышке, какое бывает Чёрное море, подбодрил соавтора.
Художественный совет киностудии принял фильм на "ура", причём особенно хвалили песни. Но в Комитете по кинематографии были иного мнения: это - "пошлятина".
Через некоторое время состоялось заседание Коллегии Министерства культуры, где обсуждали вопрос о снятии фильма с репертуара, причём главным аргументом было: песня не удалась, она оказалась "пошлой", и народ не будет её петь.
Дело было, кстати, летом. Стояла жара, окна были открыты, а в здании напротив шли ремонтные работы.
И тут член коллегии, знаменитый театральный режиссёр Рубен Симонов вдруг сказал:
- А послушайте, что там девушки на строительных лесах поют.
А девушки-маляры пели:
- Тот, кто рождён был у моря...
Случился большой конфуз. Первым опомнился министр культуры:
- Мы же не собираемся запрещать картину, мы так - критикуем...
И "пошлая песня" звучит до сих пор, её можно назвать "неформальным гимном" Чёрного моря.

4

Не смешная, но харАктерная история сталинских времён.

«Король Лир» появился на московской сцене в самый разгар репрессий. Сталин никогда не игнорировал великие таланты, понимая, что искусство опасно. Поэтому на всякий случай со временем запретил к постановке на советской сцене и «Короля Лира», и «Гамлета». Но это потом. А пока, внимательно приглядываясь к великому Михоэлсу, даже ввел его в состав Комитета по сталинским премиям, где рядом восседали два сталинских любимца — Константин Симонов и Алексей Толстой, оба друзья Михоэлса.

Наград у Михоэлса было выше головы, но тогдашняя Сталинская премия была сродни нынешней Нобелевской. Введя Михоэлса в комитет, Сталин поставил его в нелепое положение. Ведь обсуждалось, кому из актеров дать премию: Бучме за какую-то проходную роль или Михоэлсу за прогремевшего на весь мир Лира. Вопрос казался пустой формальностью. Но внезапно раскрылась потаенная дверца в каморке… Ясное дело, Сталин не случайно появился именно тогда, когда розданы уже все премии, кроме актерской.

После непродолжительной паузы Алексей Толстой предложил дать премию Михоэлсу. «А что думает товарищ Михоэлс?» — спросил Сталин. Повисла пауза. Умри, Шекспир! И Михоэлс решил, что должен сыграть шута при вопрошающем короле. Со своей великолепной мимикой, с паузами и абсолютно естественной театральной жестикуляцией Михоэлс, доводя свою роль до абсурда, доказывает, что премию надо отдать Бучме. Он играет Бучму, как сыграл бы его Михоэлс. Он играет так, как играл на сцене Тевье-молочника. Всем было ясно, кому на самом деле надо отдать премию.

Едва Михоэлс умолк, Сталин стал аплодировать. Далее последовала речь вождя: «Итак, поступило два предложения — дать премию товарищу Бучме или товарищу Михоэлсу. Что думает товарищ Сталин? Товарищ Сталин не видел Бучму, не видел он и „Короля Лира“. Товарищ Сталин верит товарищу Михоэлсу, который утверждает, что премию надо дать Бучме». Решение принято. Но, прежде чем выйти все в ту же потайную дверь, Сталин издевательски произнес: «Товарищи Михоэлс, вы очень хороший оратор. Вы это знаете?» — «Да, мне об этом говорили, но поверил я в это только сейчас»…

5

Однажды Рубен Николаевич Симонов решил провести воспитательную работу среди актеров театра. Перед репетицией он собрал артистов и начал свой монолог:
- Я последнее время за вами наблюдаю, наблюдаю… И вот что я хочу вам сказать: вы ничего не понимаете в жизни! Ни-че-го! Вам надо ездить в метро, в троллейбусе, ходить по улице, знакомиться с людьми. Вы совершенно не знаете жизни! Вам надо знать жизнь!..
Кто-то из актеров театра с ехидцей перебил мэтра:
- Рубен Николаевич, простите! Сколько стоит проезд в метро? (стоимость проезда тогда была 5 копеек)
- Как сколько?, - возмутился Симонов. - Рубль!

6

В этой истории практически нет юмора, и она никак не уместится в обычные интернетовские 2-3 абзаца. Но, поверьте, дело того стоит. Тем более, что история - фактически эксклюзив, звучала несколько раз в тесном кругу, без выноса наружу. Теперь, похоже, настало время для большего охвата, как раз под День Победы.

В 70-е годы наша семья жила в Ростове-на-Дону по адресу: Крепостной переулок, дом 141, кв. 48. Обычная кирпичная пятиэтажка в центре города, через дорогу наискосок от бассейна "Бриз", если кому интересно точное местоположение.

Там и сейчас кто-то живёт, в нашей двухкомнатной хрущёвке. Равно как и этажом выше, в 51-й квартире, в однокомнатной. А вот во времена моего детства в квартире номер 51 жила бабушка Соня, тихая улыбчивая старушка. Я помню её плохо, можно сказать, вообще не помню ничего, кроме того, что у неё всегда был в прихожей мягкий полиэтиленовый пакет с карамельками, которыми она угощала меня, прибегавшего за солью или ещё по каким хозяйственным поручениям.

Моя мама и Софья Давидовна нередко беседовали, соседи в ту пору были гораздо ближе друг к другу, поэтому и отношения были более открытыми.

Прошло много лет, мы давно переехали, и как-то раз мама рассказала мне потрясающую историю. Ей, конечно, это стало известно от соседки, так что сейчас это получается - "из третьих рук", уж извините, если где-то ошибусь. Передаю, как услышал.

***

Софья Давидовна в молодости училась в Москве, проходила практику в каком-то издании, а когда началась война - стала стенографисткой-машинисткой в редакции газеты "Красная Звезда". Их там было несколько молодых девчонок, и работали они в основном на грандов советской журналистики - тем летом сорок первого Соне достался Константин Михайлович Симонов, именно его тексты она и перепечатывала большую часть времени.

А время было тяжёлое. Немцы подступали к Москве, ежедневные авианалёты, редакция перебралась куда-то в пригород столицы, фактически готовится эвакуация. И вдруг посреди всего этого кошмара объявляют: "В Москве концерт! В филармонии! Есть пригласительные билеты для газеты, кто желает поехать?"

Желали поехать все. Нашли какой-то то ли автобус, то ли полуторку, набился полный кузов почитателей музыки, в том числе и Софья, и Симонов. На дворе то ли конец лета, то ли начало осени, доехали без приключений.

А там красота - дамы в модных платьях, офицеры в парадном обмундировании, немногочисленные штатские тоже нашли во что приодеться. Наши девчонки смотрят во все глаза, масса известных людей, да что ты! На сцене - оркестр... тут воспоминания размываются, вроде мама неуверенно припоминает, что речь шла о премьере симфонии Шостаковича. Но в целом атмосферу чувствуете, да? Кусочек счастливой мирной жизни.

В середине первого акта начинают выть сирены противовоздушной обороны. Оркестр прекращает играть, выходит распорядитель и говорит: "Товарищи, у нас неожиданный перерыв, кто хочет, может спуститься в фойе, там бомбоубежище, это будет безопаснее." Зал сидит молча, ни один человек не поднимается со своего места. "Товарищи, я вас прошу - спуститесь в бомбоубежище!" В ответ тишина, даже стулья не скрипят. Распорядитель постоял, постоял, развёл руками и ушёл со сцены. Оркестр продолжил играть до окончания первого акта.

Отгремели аплодисменты, и только потом все спустились в фойе, где и переждали тревогу. Соня, конечно же, приглядывает за "своим" Симоновым, как он там да с кем. О его романе с Валентиной Серовой все знали, и надо же тому случиться - на этом концерте они практически случайно встретились.

Серова была с какими-то военными, Симонов схватил отчаянно отбрыкивающуюся Софку, подошёл вместе с ней к актрисе и представил их друг другу. Это, конечно, был, скорее, повод для начала разговора, но юной стенографистке и этого хватило - ещё бы, сама Серова, звезда экрана!..

Потом Симонов и Серова отошли в сторону и там, за колоннами, долго о чём-то разговаривали. Разговор шёл на несколько повышенных тонах, все вокруг деликатно как бы не замечали происходящего. Симонов о чём-то спрашивал Серову, та мотала головой, он настаивал на ответе, но в результате добился лишь того, что Валентина Васильевна развернулась и оставила Симонова одного у этих колонн.

Тут объявляют о начале второго акта, все возвращаются в зал, взмах дирижерской палочки, и вновь гремит музыка. Время пролетает незаметно и вот уже практически ночью грузовичок едет обратно, в кузове трясутся зрители, моросит мелкий дождь. Софья украдкой посматривает на Симонова, тот сидит молча, курит папиросы, одну за другой...

Доезжают до расположения, все расходятся спать, полные впечатлений.

Глубокой ночью, часа в три, наша героиня просыпается от того, что её будит посыльный: "Софка, вставай, тебя срочно требует!" Она спросонья, наскоро одевшись, прибегает в дом, где жил Симонов. Константин Михайлович стоит у тёмного окна, смотрит вдаль. "Софья, садитесь за машинку" - и начинает диктовать:

"Жди меня, и я вернусь, только очень жди,
Жди, когда наводят грусть жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут, жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут, позабыв вчера..."

И Софка стучит по клавишам и плачет. И слёзы капают на первый печатный экземпляр знаменитого стихотворения.

***

Долго думал, писать ли этот пост. Ведь никаких письменных свидетельств нет. Софья Давидовна Юкельсон умерла в конце восьмидесятых, других похожих воспоминаний найти не удалось, Яндекс об этом тоже ничего не знает.

В каких-то архивах наверняка найдутся факты, подтверждающие или опровергающие этот рассказ. Но мне он кажется достойным для сохранения в нашей памяти - маленький кусочек истории большой страны.

Такие дела.

7

"Президент России Владимир Путин не нарушил правил дорожного движения, находясь во время проезда по Крымскому мосту за рулем КамАЗа не пристегнутым ремнем безопасности, поскольку этот участок формально еще нельзя назвать дорогой. Об этом заявил заместитель начальника центра по связям с прессой и общественностью Федеральной службы охраны (ФСО) Денис Симонов." Когда это процитировали все новостные службы, я понял, что ремнем можно вообще не пристегиваться, ведь дорог в России как известно нигде нет, одни направления.

8

Роберт Льюис Яковлевич Бродский-Симонов
Сын вересковых холмов

Из вереска напиток забыт давным-давно.
А был он слаще меда, пьянее, чем вино.
А у майора Петрова был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме, рос мальчишка один.

Вместе рубали белых шашками на скаку,
Вместе потом служили в артиллерийском полку.
Вместе они любили сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были церковь, сады, тюрьма.

Машины ехали в центре к бане по трем мостам.
Колокол звякал в церкви: электрик венчался там.
Пришел король шотландский, безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов к скалистым берегам.

Сучья под ними трещали, они неслись, как в бреду.
Коровы в кустах мычали и быстро спускались к пруду.
Сын и отец молчали, стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними, в море — катились валы.

Коровы всегда это место вытирали своим языком.
Всем это было известно, но они не знали о том.
Но, не подавши виду, забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать со спокойным лицом

Голос его воробьиный резко и четко звучал:
— Молчал: оглушило взрывом. Бейте, как я сказал.
Скользили в траве ботинки, меж камней блестела вода.
Один достигал тропинки, другой в тот же миг пруда.

Гневно король промолвил: — Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти, как вы готовили мед!
«Огонь!»— летели снаряды. «Огонь!»— заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять било шесть батарей.

Лето в стране настало, вереск опять цветет,
Но некому готовить вересковый мед.
Всюду валялись трупы, раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька с обвязанной головой.

Но вот его вассалы приметили двоих
Последних медоваров, оставшихся в живых.
Окурки, спичка и вилка прикрыты были песком.
Чернела вдали бутылка, отброшенная носком.

Прошу отнести их к брегу, вверить их небесам.
В реку их бросить, в реку, она понесет к лесам.
Сильный шотландский воин мальчика крепко связал
И бросил в открытое море с прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик…
И эхом ему ответил с обрыва отец-старик.
Присно, вчера и ныне по склону движемся мы.
Смерть — это только равнины. Жизнь — холмы, холмы.

Кто их оттуда поднимет, достанет со дна пруда?
Смерть, как вода над ними, в желудках у них вода.
Ничто нас в жизни не может вышибить из седла!—
Такая уж поговорка у майора была.

9

— Какая ж это провокация, Олег Павлович? — возразил инспектор, заполняя лежащий перед ним формуляр, — вас же не на верёвке сюда тащили, вы сами шли. Как, собственно, инспектор Анохина и подтверждает.
Закутанная в простыню женщина лишь слегка развела руками, дескать, работа, ничего личного и отвернулась к окну. К верхней части её спины не прикрытой тканью прилипла пара розовых лепестков.
Закончив писать, инспектор, поднялся, взял в руки бумаги, затем оглядел всех присутствующих и официальным тоном начал:
— В соответствии со статьёй десять Налогового кодекса РФ мною, старшим инспектором Симоновым, составлен акт в двух экземплярах, в присутствии гражданина Шорохова, инспектора Анохиной, а также двух понятых, граждан Мамаева и Кривошеиной.
Худощавый мужчина с электробритвой в руке смущённо вздохнул и отвёл глаза в сторону. Ему явно было не по себе. Пожилая женщина с рецепции, которая всего полчаса назад выдавала Шорохову ключ от номера, послушно кивнула.
— Данная выездная проверка, — монотонно зачитывал Симонов, — приравненная к контрольной закупке, проводилась инспектором Анохиной на основе визуального наблюдения, с применением способа видео- и аудиофиксации, подтверждающих факт нарушения законодательства о нравственности.
Со спины инспектора Анохиной слетел лепесток и кружась упал на пол. Симонов молча проследил за ним взглядом, потом кашлянул и привычно забубнил дальше:
— Согласно статьи сорок первой, данное правонарушение влечёт наложение административного штрафа в размере пяти тысяч рублей с внесением в базу ФНС.
Шорохов, сникнув, сел на диван, опустил голову и ни к кому не обращаясь, глухо произнёс:
— Дело не в деньгах... у меня должность, семья… ребёнок....
Мужчина с бритвой поёжился и, покосившись на инспектора Анохину, снова вздохнул. Женщина с рецепции осуждающе помотала головой и возмущённо фыркнула отчего Шорохов вздрогнул и ещё ниже опустил плечи.
— Также, поскольку фигурант проверки является лицом семейным, — инспектор Симонов перевернул лист и посмотрел в сторону Шорохова, — то в соответствии с подпунктом два пункта четыре этой же статьи в отношении него действует процедура добровольной анонимности.
При слове "анонимности" Шорохов снова вздрогнул и поднял голову.
— При согласии досрочного погашения штрафа, разумеется, — уже обычным тоном добавил инспектор.
Шорохов медленно поднялся с дивана и с надеждой заглядывая Симонову в глаза спросил:
— То есть... это как?
— То есть, вам, Олег Павлович, предоставляется возможность оплатить штраф на месте правонарушения, после чего ваши данные автоматически стираются с базы данных.
Щёлкнув пряжкой на портфеле, Симонов достал небольшой платёжный терминал и, нажав на нём какую-то кнопку, сказал, — можно картой...
Осознав наконец смысл сказанного, Шорохов суетливо метнулся к своему, висящему на вешалке пальто и дрожащими руками достал из кармана бумажник.
— У вас прикладывается?
— Конечно, — кивнул инспектор.
Спустя несколько секунд терминал моргнул и тихо прожужжав, выдал небольшой продолговатый чек, который Симонов аккуратно пришпилил под скрепку. Чуть выждал и, оторвав новый чек размером побольше, протянул его Шорохову:
— Это вам, подтверждение приема денежных средств.
Шорохов взял чек и не зная, что с ним делать, сунул в стоявшую на столике пепельницу.
— Порядок, — старший инспектор Симонов сложил акты в портфель и развернулся к понятым, — всем спасибо, граждане.
Первым, с заметным облегчением вышел мужчина с бритвой, за ним, подарив на прощание Шорохову презрительный взгляд, проследовала женщина с рецепции.
Симонов защёлкнул пряжку и вопросительно посмотрел на инспектора Анохину: — С нами?
Инспектор Анохина обернулась, окинула глазами повеселевшего Шорохова, столик с открытой бутылкой шампанского, и, скользнув взглядом по висящим над диваном часам, снова отвернулась к окну, — я сама доеду...
— Пожалуйста, — пожал плечами Симонов и, козырнув на прощание Шорохову, направился к выходу.

В то самое время, когда старший инспектор Симонов ещё ехал по вечернему городу, а инспектор Анохина с гражданином Шороховым допивали шампанское, в далёкой Москве, в главном кабинете Кремля невысокий человек с серо-голубыми глазами просматривал свежий доклад руководителя ФНС. Закончив с чтением, он одобрительно покачал головой и, откинувшись на спинку широкого кожаного кресла, довольно потянулся.
Нацпроекты были в полной безопасности, налог на блядство оказался чрезвычайно эффективным.

© robertyumen

10

Канадский врач и физиолог сэр Фредерик Бантинг был одним из первооткрывателей инсулина, спасшего десятки миллионов человек. За свое открытие в 1923 году Бантинг получил Нобелевскую премию (совместно с Джоном Маклеодом).

Бантинг был очень щепетильным человеком и всегда подчеркивал вклад своего ассистента Чарльза Беста в открытие инсулина. Он даже отдал ему половину своей доли Нобелевской премии.

Кроме того, понимая значимость инсулина для человечества, Бантинг отказался от регистрации патента на него, хотя это открытие сделало бы его мультимиллионером. Все права он передал Торонтскому университету за один доллар.

Тупой ограниченный капиталист! Как и Флеминг, к слову.

В 1945 году Флеминг получил за создание пенициллина Нобелевскую премию по физиологии и медицине. Он публично заявил, что патентовать лекарство не будет, так как оно создано для спасения всего человечества.

А вот как должны поступать подлинные интернационалисты, настоящие борцы за счастье человечества:

В 1946 году монография Клюевой и Роскина «Биотерапия злокачественных опухолей» была опубликована в США. Их обвинили в предательстве интересов Родины. В газетах появились статьи о продажных ученых. Константин Симонов написал пьесу «Чужая тень», Александр Штейн — ещё одну: «Закон чести», режиссёр Абрам Роом поставил по ней фильм «Суд чести» — историю о том, как советская учёная продает секрет спасительного лекарства за флакон французских духов. Фильм получил Сталинскую премию за 1949 год.

Для того, чтобы сполна оценить запашок дела Клюевой-Роскина, достаточно вспомнить, как американцы отнеслись к вопросу поставок лекарств в СССР всего несколькими годами ранее - в те дни, когда нужда в них была отчаяннее всего.

Почти все спасавшие миллионы жизней сульфаниламиды и пенициллины, которые использовались в госпиталях Красной Армии и «гражданки», были поставлены по ленд-лизу.

11

Режисер фильма «Двадцать дней без войны» Алексей Герман вспоминал, как во время небольшого перерыва на съемках Юрий Никулин присел отдохнуть на солнышке, подставив ему свое лицо. В это время он не напоминал клоуна или Народного артиста. Это был настоящий солдат.

"У него даже достоинство было какое-то солдатское: мол, я тебе и чаю принесу, и сапоги сниму, но холуем никогда не буду. В годы Великой Отечественной войны простого солдата очень уважали, была в них какая-то независимость. Была она и в Юрии Владимировиче", - вспоминал Герман.

По словам режисера, подобрать в кадр с Никулиным других актеров, игравших солдат, было сложно, потому что смотрелись они фальшиво. Потому что они ненастоящие, а он – настоящий. Вот и весь фокус.

"Он до «Двадцати дней без войны» играл замечательные роли, но другие. А здесь он играл интеллигента, которым и был на самом деле. Он с фронтовиками разговаривал на одном им понятном языке. У Юрия Владимировича никогда не было актерского жирка, по которому опытного актера всегда отличишь в толпе. А он был настоящим – и в кино. И в жизни", - рассказывал режиссер журналу «Искусство кино».

Часть съемок прошла в Ташкенте. Первым секретарем ЦК КПСС Узбекской ССР тогда был Шараф Рашидов. И вот возникла договоренность, что будет прием. На мероприятие приедет автор литературной основы фильма Константин Симонов, сам Рашидов, а также несколько членов съемочной группы во главе с Алексеем Юрьевичем Германом. Поехал туда и Никулин, у которого была своя цель.

Алексей Герман вспоминает ее так: "Рашидов знал моего отца, поэтому у нас шли переговоры по материальной помощи фильму. Для меня это было чрезвычайно важно. Никулин в Ташкенте встретил какого-то старого клоуна, которому нужна была квартира. В общем, устроил мне такую подлюгу. Я про вагоны говорю, про железнодорожные составы, про то, что надо перекрыть трамвайное кольцо, про размещение группы. А Никулин про клоуна, которому квартира нужна. Я ему всю ногу отдавил. Когда вышли, я ему сказал: «Юрий Владимирович, ну, клоун клоуном, это Ваше дело, но здесь целая операция проделана: звонки, выпивки. А он мне на это ответил: «Ты, Леша, с Симоновым все для картины достанешь, я в этом не сомневаюсь, а этому клоуну никто квартиру не даст».

12

Театр им.Вахтангова на гастролях в Греции. Годы были, как потом стали говорить, "застойные", так что при большом коллективе - два кэгэбэшника. Всюду суются, "бдят", дают указания. Перед началом вахтанговского шлягера "Принцесса Турандот" один из них подбегает к Евгению Симонову, главному режиссёру театра, и нервно ему выговаривает: "Евгений Рубенович, артист N пьян, еле на ногах стоит, это позор для советского артиста! У меня посол на спектакле и другие официальные лица!".
Симонов, убегая от надоевшего до чертей кэгэбэшника, прокричал на ходу: "Мне некогда, голубчик, разберитесь сами!".
Тот бежит в гримуборную. Артист N, засунув голову под кран с холодной водой, приводит себя в творческое самочувствие. Стоя над ним, гэбэшник звенящим голосом провозглашает: "Артист N! Официально вам заявляю, что вы сегодня не в форме!". На что тот, отфыркиваясь от воды и еле ворочая языком, ответил вполне в стиле "Турандот": "Ну и что? Ты вон тоже в штатском!".

13

В музыке, как и в кино, самые большие деньги шли вовсе не тем, кто блистал на сцене. Певцы официально получали до 50 рублей за концерт, что, конечно, по сравнению с коллегами было курам на смех. Конечно, в ход шли «левые» концерты, но за них тогда сажали, и увлекаться этим делом было чревато.

И это было несопоставимо с доходами поэтов или композиторов, которым «капало» за каждое исполнение песни - и потому они были одними из самых богатых людей в СССР.

Суперзвезды уровня Юрия Антонова или Раймонда Паулса только на авторских отчислениях, по их собственному признанию, получали в месяц порядка 12–15 тысяч рублей. Тысяч. Рублей. В стране с месячной зарплатой инженера в 120-150 рублей.

Но это, конечно, суперзвезды. Не столь раскрученные композиторы имели поменьше: Жан Татлян, к примеру, в своем интервью называл сумму в 7,5 тысяч рублей в месяц.

Занятно, что полноводная финансовая река эта собиралась из ручейков, текущих из самых неожиданных мест. Авторское право в Советском Союзе соблюдалась безукоризненно, поэтому львиная доля этих денег шла даже не от пластинок, выходивших невиданными сегодня тиражами, а из банальных ресторанов. Репертуар там литовался, и за каждое «Гляжусь в тебя, как в зе-е-еркало», провытое кабацкими лабухами нетрезвым клиентам в промежутке от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, Юрию Антонову капала копеечка.

Но самыми зажиточными в Союзе считались драматурги, сиречь сочинители пьес. Дело в том, что только они обладали невиданной более нигде привилегией: они получали живые деньги, свой процент, от каждого сыгранного спектакля.

Как это так получилось, концов уже не найти.

Одни говорят, что свой процент они выбили еще до революции, а покуситься позже никто не решился. Другие рассказывают, что еще на заре советской власти большевики рассудили о «главнейшем из искусств» совершенно иначе: кино оставалось забавой для крупных городов, цирки тоже работали в основном по столицам, а вот свои театры, пусть любительские, были в каждом, даже самом провинциальном и маленьком, городе. Вот новая власть и решила «порадеть» сочинителям революционных пьес.

Так или иначе, но получали драматурги очень много: их процентные отчисления от валового сбора шли по количеству актов в пьесе, по 1,5% за акт, и пятиактная, к примеру, пьеса давала 7,5% от сбора. Это очень много. В знаменитом докладе сусловской комиссии Сталину цифры приводились впечатляющие: «Так, драматург Барянов за публичное исполнение написанной им пьесы «На той стороне» получил только в 1949 году около миллиона (920,7 тыс.) рублей процентных отчислений. Драматург Софронов в том же году получил 642,5 тыс. рублей, братья Тур — 759 тыс. рублей.

Писатель Симонов получил процентных отчислений за четыре последних года около 2500 тыс. рублей».

Авторы пьес стали притчей во языцех. Даже Михаил Шолохов, только на зарубежных переводах получивший не один легальный миллион, отправляя как-то в «Правду» телеграмму с просьбой оплатить заказанную газетой статью, написал: «Гонорар не получен. Скромно напоминаю, что я не драматург. Привет. Шолохов».

Дело доходило до курьезов. Однажды в Белоруссии руководитель детского кукольного театра при клубе одного из минских заводов написал для своего театра пьеску. Творение неожиданно получилось удачным, пьеска стала популярной и впоследствии была поставлена в 104 (!) профессиональных кукольных театрах СССР.

И нищий «кружковод» с заплатой в 80 рублей в одночасье стал одним из богатейших людей республики.

Конечно, потратить такие деньги было просто невозможно. И здесь я хотел бы отметить одну очень важную вещь. В СССР сложилась уникальная ситуация: была группа людей, чьи доходы многократно превышали не расходы даже, а возможность этих расходов. Слово Андрону Кончаловскому: «Мы были элита. Больше нас, артистов, писателей, зарабатывали только атомные физики. Только у них был так называемый открытый счет. Зарплату им не платили. Можно брать денег, сколько нужно. Ну а сколько было нужно? Купил дачу, купил «Волгу», а что дальше?».

А действительно, что дальше?

После успеха «Белых рос» сценарист Алексей Онуфриевич Дударев, заработав на фильме 5 тысяч рублей и еще 20 тысяч «потиражных», хотел поехать в Болгарию, но поездку банально и равнодушно «зарубили». Что оставалось?

Правильно.

Михаил Боярский однажды в телеэфире признался, что даже не помнит, сколько получал во время съемок «Д'Артаньяна и трех мушкетеров»: большую часть гонорара он все равно пропивал, прямо на съемках и сразу после них.

И действительно, о загулах, которые случались в ресторанах «Дома кино», писательских домах творчества и т. п., ходили легенды.
Владимир Меньшов в интервью, разоткровенничавшись, сообщил, что из 40 тысяч, полученных за «Москва слезам не верит», «ну пятнадцать точно было пропито: какие-то банкеты, друзья, посиделки…»

Вадим Нестеров

14

СЛУЧАЙ С ТОПОРАМИ
Было это в начале Корейской войны. В одном из истребительных авиаполков Тихоокеанского (а тогда 5-го флота) служил командиром эскадрильи капитан Дмитрий Симонов. Он был опытным пилотом, окончил лётную школу ещё до войны и вполне естественно, что командование послало его переучиваться с "Кингкобр" на МиГ-15 в первой группе дальневосточных морских летчиков. Симонов был человеком немногословным, очень серьёзным и обстоятельным, чем и выделялся в коллективе лётной молодёжи, всё время подшучивавших друг над другом и устраивавших разные проказы. Авиация вообще весёлый род войск, где субординация среди пилотов никогда не считалась делом строго обязательным, а о человеке судили не по звёздочкам, а по его делам.
Итак, группа дальневосточников на "перекладных" Ли-2 добралась до Ленинграда, где и был центр переподготовки морской авиации. Начались интенсивные полёты с инструкторами на УТИ МиГ-15, нагрузка была большой, но лётчики не унывали. Не миновали шутки молодняка и Симонова. Он с пониманием к ним относился, хотя и не особенно одобрял.
Однажды, уже в конце обучения, когда через неделю им надо было лететь обратно на своих МиГ-15 , к ним присоединили и группу лётчиков с Балтийского флота, которые должны были вместе с ними перегнать на Дальний Восток новые МиГи. Естественно, что никто из них раньше там не бывал, и они с интересом расспрашивали о тамошней жизни.
Тут-то Симонов и отыгрался. С самым серьёзным видом он рассказал разинувшим рот балтийцам, что на их аэродроме, в Унашах, взлётная полоса прорублена в тайге, где полно тигров и медведей. Они терроризируют местное население, воруют с постов вооружённых часовых. Со стоянок самолётов до городка тоже надо добираться через дремучий лес. Потому-де офицеры ходят группами, с автоматами и топорами - пистолет ТТ против тигра бесполезен. А все местные жители поголовно, включая женщин и детей, ходят по улицам с топорами, потому что из ружья ничего с тиграми не сделаешь. Поэтому в Унашах и окрестностях топоры в жутком дефиците и за них всегда можно выручить много денег или выгодно обменять на местную самогонку. И продемонстрировал им свой топор, который недавно купил и хранил под матрасом в офицерском общежитии. Ленинградцы, хотя и были ошарашены, но сделали соответствующие выводы.
Вскоре эскадрилья Симонова и группа перегонщиков с промежуточными посадками полетела на Дальний Восток. Когда самолёты сели на металлическую полосу вполне благоустроенного аэродрома в Унашах, встречающие офицеры и механики были ужасно удивлены, увидев вылезающих из кабин ленинградских пилотов, опасливо озирающихся и держащих в руках топоры. Кое-кто из наиболее предприимчивых прихватил с собой по нескольку штук. А из кабины головного МиГа вылез совершенно серьёзный капитан Симонов и только искорки смеха поблескивали в глубине глаз. Из других самолётов доносилось дружное ржание молодняка - не было сил выйти. То-то было в полку и курилках окрестных лётных гарнизонов радости - умыли питерцев.
А через несколько месяцев морской авиаполк убыл в Корею, где храбро дрался с американскими самолётами. На счету капитана Симонова к концу войны был один подбитый и два сбитых "Сейбра". Без шуток...

15

Нет счастья без риска.

Как авиационный инженер, хочу поделиться с вами историей, которую выложил в группу мой дорогой однокурсник.

Итак, поехали. Город Жуковский, что в 30 километрах от Москвы. Октябрь 1989 года. В Летноv Исследовательском Институте уже несколько часов идет напряженное совещание. Обсуждают возможность первой посадки самолета на палубу корабля. Однако Михаил Симонов, который обязан был явиться на совещание, посчитал, что ему важнее остаться в Крыму (где находился наземный испытательный комплекс «Нитка»). Тогда члены совета свернули заседание и тоже отправились в Крым. 1 ноября 1989 года на борту корабля находилась вся авторитетная правительственная комиссия, члены которой (председатель – вице-адмирал Устьянцев А.М., члены – директор Черноморского судостроительного завода Макаров Ю.И., Генеральный конструктор ОКБ Сухого Симонов М.П., главный конструктор корабля Белов Л.В., руководитель службы лётных испытаний ОКБ МиГ Рязанов О.Т.) в довольно напряженной обстановке все-таки подписали документ о готовности Су-27К к посадке на палубу.

Несмотря на подписанный документ, за переборкой кают-компании стояла громкая ругань, шум и гам: Научно Технический Совет, также прибывший на корабль, не решался дать разрешение на эту посадку. Возникло опасение, что выдача разрешения вообще может быть отложена на неопределённый срок, ввиду непредсказуемости последствий. В этой нервозной обстановке Михаил Петрович в очередной раз взял всю непомерную ответственность на себя, рискуя должностью, работой и, возможно, даже свободой. Он был убежден в готовности и самолёта, и лётчика к посадке на палубу. Не зря же было выполнено более 500 посадок на бетонную «палубу» наземного комплекса «Нитка»!

Во время испытаний хитрый Симонов пробрался на мостик командира посадки, в служебное помещение. И на третьем развороте самолёта над палубой Симонов попросил дежурного офицера выдать в эфир всего три слова, понятные только ему и лётчику:

– Работаем по полной!

… и получил в ответ знаменитое пугачёвское:

- Поооонял!

Пилотировал самолет летчик-испытатель Виктор Пугачев. Неожиданно для ожесточенно спорящих членов НаучТехСовета, за иллюминаторами, на палубе, вдруг появился самолёт, который стоял перед ними, слегка покачиваясь! Так Пугачев первым «распечатал» палубу корабля! Все бросились качать лётчика! А победителей, как известно, не судят.

На фотографии слева и справа – Виктор Георгиевич Пугачев и Михаил Петрович Симонов. А в центре – Константин Христофорович Марбашев (Авиаконструктор самолётов корабельного базирования ОКБ Сухой). Как видите, мужики абсолютно счастливы!))).

Партнеры

Реклама